Второй шанс - Юрий Иванович

Учёный от такой медлительности буквально рассвирепел.

– Да что же это такое?! В конце концов…

Ответ прозвучал еле слышно.

– Саш… мне стыдно… Но не потому что… А по причине своего жуткого старческого тела. Знаю, как оно страшно со стороны смотрится…

– Да чтоб ты уже омолодилась, наконец, старая клюшка! – рычал десятилетний с виду пацан, силой подтягивая старушку к центру комнаты. – Больно мне надо твоими старческими морщинами любоваться. Из соседей тоже никто не подсмотрит, на дворе ливень, гроза! Так что… Сняла! На раз-два!.. Во!.. Теперь ножку, как я объяснял… Хорошо! Сцепились локтями… Хм! Да ты легче меня теперешнего?!. Ха-ха! Точно одуванчик!.. Тогда за талию друг друга берём… Можно, можно! Даже нужно! Так, теперь правые ножки подняли… Равновесие держим, я сказал – держим!.. О!.. Теперь глазки можешь закрыть… Поехали!

И Прасковье Григорьевне Козыревой, восьмидесяти восьми лет от роду, показалось, что её с головой окунули в тёплое, пахнущее мёдом молоко.

Судя по восприятию, весь процесс длился минут десять. Хотя на самом деле всё укладывалось в полторы. Прасковью качало в потоке тёплого молока, ласкало волнами, которые словно массажировали кожу; покалывало раскалёнными иголочками, но приятно и совсем не больно. Затем стало припекать обе пятки, а за волосы словно кто-то стал тянуть вверх. При этом ощущения, что стоишь на одной ноге, прижимаясь левым боком к десятилетнему ребёнку, куда-то исчезли. Казалось, что лежишь на волнах, раскинув руки и ноги, и подставляешь лицо ласковому, горячему солнышку.

Блаженство…

Если бы только не жжение в пятках да боль от натянутых волос. Но в сущности, всё терпимо… И дышится легко…

Наверное, именно от эффекта натянутых волос в какой-то момент Козырева и открыла глаза. Хотя академик не раз строго предупреждал не делать этого.

Недаром говорят, что любопытство кошку сгубило. Хотелось хоть одним глазком глянуть, что внутри кокона творится и просматривается ли он наружу?

Глянула. Вскрикнула отсутствующим ртом. И сразу зажмурилась. Потому что увиденное никак не соответствовало тактильным ощущениям остального тела. Но в памяти так и запечатлелась жуткая картинка, словно два монстра, похожие на изувеченные деревья, разрывают своими лапами-ветками массивную женщину-великана на части. Женщина лежит и вяло трепыхается в попытках защититься, но участь её уже предрешена. Полученные глубокие раны несовместимы с жизнью.

Но как только глаза оказались плотно зажмурены, страх моментально исчез, да и сама ужасная картинка осталась не более чем сказочным пятном в воспоминании. До самого конца действа женщина продолжала думать о странном видении и метаморфозе в ощущениях, а там и тело почувствовалось в прежней позе, стоящее на левой ноге. И голос рядом раздался совсем незнакомый, такой с баском, но уже не ломкий и совсем не юношеский.

– Прань, давай открывай глаза… И отпускаем друг друга.

Ещё нечувствительными руками они отпустили талии друг друга, встали на ноги и начали осмотр не с себя, а друг с друга.

– Ух ты! Вот это женщина!

На Прасковью откровенно и бесстыже пялился лысый парень шестнадцати лет, которому можно было дать и все семнадцать за неуловимую взрослость, просматривающуюся во всём: мимике, жестах, взгляде и постановке фигуры. Ещё и половой орган вполне приличных размеров у него стоял, словно деревянный. А на лице блуждала многозначительная восхищённая улыбка.

Дальше произошло совсем для Прасковьи непонятное. Её тело резко наполнилось ярким желанием и само шагнуло к парню, не обращая внимания на длиннющие ногти на ногах и на руках. Правая рука осторожно потянулась к мужскому органу, а чужой, хриплый и незнакомый голос проворковал:

– Ты хочешь?..

Скорее всего академик руководствовался своими знаниями, здравым смыслом, трезвым рассудком и умением увидеть в каждом действе пользу для науки. Потому что резво отпрыгнул на метр, прикрыл левой рукой своё достоинство и прикрикнул на женщину:

– Не спеши! Иначе покромсаешь меня ногтями. Это раз! Во-вторых, подумай о своём поведении. Нам это очень надо, но не так же сразу… Иначе можем загнуться, если сразу набросимся друг на друга. Ну и три, признавайся – ты открывала глаза?

Теперь уже Козырева осматривала себя, не спеша отвечать. Руки, прелестные и холёные. Грудь – великолепная и вызывающе торчащая вперёд набухшими сосками. Живот плоский, талия изумительно тонкая. Ноги – повод для смертельной зависти любой актрисы или порнозвезды. Упругие, густые волосы без единой седой искорки, водопадом сбегают с головы до колен. И даже пятнадцатисантиметровые ногти, на удивление ровные, хоть и блёклые по цвету, не портили впечатление.

Так что следующим сознательным словом из неё вырвалось радостное восклицание: – Помолодела! – потом взвизгнула от переполнявшего её восторга и ещё раз повторила с растяжкой, словно испытывая обертоны своего голоса и смакуя каждую букву:

– По-мо-ло-де-ла-а-а-а! – при этом её всё больше и больше накрывало волной пьянящего веселья и неуправляемого желания пойти вразнос.

В этот момент со стороны кухни раздался восхищённый свист. В проёме дверей стоял полуодетый Борис и так пялился на явившуюся миру красотку, что впору было подбирать челюсть с пола. Хорошо хоть в штанах находился, и длинная рубашка пах прикрывала. А то бы сам себя оглушил ударом промеж глаз…

– Борис! – от командирского баса, когда-то поднимавшего воинов своего взвода в атаку, казалось, весь дом вздрогнул: – На кухню! И смотри, чтобы наш банкет горелым не отдавал!

Затем женщина вздрогнула повторно уже от обращения к ней, хоть и хмурилась при этом:

– Праня! Немедленно привести себя в божеский вид! И одеться! Как можно скромней!

Она уже совсем иначе посмотрела на Александра, капризно скривилась и выдала с обидой:

– Прошу не путать, сударь! Отныне я Ляля! Или Лариса Фёдоровна Козырева! Того, кто это забудет, – накажу! Сегодня же…

– О-о-о! – уже не на шутку обеспокоился Кох. Подбирая рубашку и обвязывая свои чресла, продолжал выпытывать: – Так открывала глаза или нет?

Не чувствуя за собой никакой вины, женщина пожала голыми плечиками:

– Ну открыла! На секунду! Что в этом плохого? – после чего развела руки в стороны, задрала лицо к потолку и потянулась, вставая на цыпочки: – Хорошо-то как! Словно сейчас полечу!.. Вверх… и вверх…

От нового окрика она уже испуганно дёрнулась.

– Дура! Сколько раз тебе твердил – нельзя! А? Или тебя в партизанском отряде дисциплине не научили?!

Напоминание о далёкой юности и военных невзгодах отрезвило недавнюю старушку и даже немного смутило.

– Почему нельзя?.. Что тут такого?..

– А то! Вон почитай на пластинке, что написано? Ага, мелким шрифтом! Не можешь? Так я прочитаю: «Открывать глаза только будущим жрицам и фригидным». И ты что, фригидная?! Сама хвасталась, что постельные забавы тебе нравились. Так зачем ещё глаза открывала?