Я вернусь в твою жизнь - Маша Малиновская

начинать, чего тянуть, да? — Вера снимает с плеч плащ и бросает его мне, потом скидывает туфли и становится на высокие пальцы. — Поднимай руки вот так!

Она сама поднимает руки в балетную позицию и кивает Насте, у которой лёгкий шок сменяется лихорадочным блеском в глазах. Дочь переводит взгляд то на Василину, то опять на Веру. Смущается, но видно, что невероятно возбуждена.

— Давай, пробуй! — Вера делает какой-то танцевальный шаг ближе к койке, а потом берёт в ладони Настины руки и мягко поднимает их над её головой, формируя как бы полукруг. — Пальчики мягче, детка. Вот так! Идеально!

Вера делает юркий оборот вокруг себя, а потом показывает Насте, как красиво опустить и снова поднять руки.

Мне кажется, малышка и не дышит.

— Короче, — Вера возвращается к своим туфлям. — У тебя великолепная пластика. Ждём, когда гипс снимут — и к станку. А пока у меня для тебя кое-что есть.

Вера присаживается на край кровати, достаёт подарки, и они с Настей буквально проваливаются друг в друга, ничего не замечая вокруг. Василина что-то печатает в смартфоне, а потом набрасывает кофту и говорит, что отбежит на пару минут.

Когда мимо проходит, на меня не смотрит, глаза отводит. Проскальзывает и скрывается в коридоре.

— Папа, мама приносит мне какао из автомата внизу часто, — говорит Настя, хитро глядя на меня.

Ловлю недоумённый взгляд Веры, типа “ты ещё здесь?”

Да, действительно, сейчас и поймаю Адамовну. Лучше в лифте или у входа. Не пропущу, пока не выслушает.

Хватит. Однажды уже разбежались потому что слушать и слышать друг друга не хотели. Второй раз не отпущу её.

Спускаюсь на первый этаж и иду к автомату с кофе.

— Не видели, куда девушка в белой кофте пошла? — спрашиваю у администратора за стойкой.

— На улицу вышла, — отвечает та.

Выхожу и вижу Василину. Она стоит чуть дальше ступеней со стаканом кофе в руках. Вот только она не одна.

25

Василина

Я сижу в том же больничном кафетерии, в котором несколько часов назад сидела вместе с Семёном. Смотрю на пластиковый стакан в своих пальцах и думаю о том, что моя жизнь — это сплошные эмоциональные горки. Только лишь за один сегодняшний день я несколько раз воспарила и рухнула, снова воспарила и снова рухнула.

Настя пришла в себя два часа назад и мне было не до осмысления произошедшего между мною и Семёном под оперблоком. Я всецело нужна была дочери, и отключила все остальные свои эмоции. Я научилась это делать на время, но знаю, что потом приходится выдерживать их более сильный удар.

Малышка пришла в себя и сразу мне улыбнулась. А потом попросила сказать честно, на месте ли её нога.

— Конечно, солнышко, — тут же успокоила её я. — А почему она должна быть не на месте?

— Коля в садике сказал, что мне её вообще отрежут, потому что она плохая. Вдруг бы доктор во время операции так же решил.

— Нет-нет, Стася, ты что! — Я наклонилась и прижалась к её лбу губами. Надо же, малышка моя, боялась, видимо, перед операцией такого кошмара, а мне не сказала! Как так? Как я не досмотрела, не увидела в ней этой тревоги? Своей занята была, Боже мой… — На месте твоя ножка. И доктор сказал, всё получилось исправить. Какое-то время ещё полечить её нужно, но потом всё будет хорошо.

— И танцевать буду? — несмотря на усталость, она оживилась.

— Конечно! Конечно, будешь.

— Мам, а папа придёт ко мне?

К вопросу я была готова, предполагала, что Настя спросит, но всё равно внутренне вздрогнула.

— Конечно. Но я пока не знаю, когда. Ему пришлось отлучиться по работе.

Настя приняла новость спокойно, но я заметила, что она немного поникла. Мне, конечно, Семёна видеть не хотелось, это ведь дополнительная боль, которой я и так ковшом немалым хлебнула. Но с другой стороны, я прекрасно понимала, что от дочери он не откажется. Да я бы этого и не хотела, он быстро стал очень важен для Насти.

Сейчас, когда она снова уснула, я осталась со своими мыслями наедине.

Смартфон вибрирует на столе входящим с незнакомого номера. Смахиваю с экрана блокировку и захожу в мессенджер.

“hola, señora. ¿te has olvidado de mí?”

/Здравствуй, моя сеньора. Не забыла ещё обо мне?/

Забудешь тебя, дорогой Марио, — улыбаюсь сама себе, но ему пишу:

“Hola Señor Сortés, es difícil de olvidar”

/Здравствуйте, сеньор Кортес, вас сложно забыть/

“Dime cómo estás, señora vasilina, es extremadamente interesante para mí”

/Расскажи мне, как ты, сеньора Василина, мне это чрезвычайно интересно/

Его простота и лёгкость, с которой он протискивается в личное пространство, удивляет. Но вместе с тем я не чувствую дискомфорта, не хочется тут же погасить экран.

“Tengo un período difícil en mi vida, por alguna razón le escribo en lugar de una respuesta fácil sobre nada. - Mi pequeña hija acaba de someterse a una cirugía mayor. Ella está durmiendo ahora, pero tendré que ir a verla pronto”

/У меня в жизни непростой период, — зачем-то пишу ему вместо лёгкого ответа ни о чём. — Моя маленькая дочь только-только перенесла тяжёлую операцию. Сейчас она спит, но мне нужно будет скоро к ней/

"¿Estás en San Petersburgo?”

/Ты в Петербурге?/

"No, estamos en Moscú"

/Нет, мы в Москве/

Слово за слово он спрашивает, я рассказываю. О Насте, о диагнозе, о том, что на эту операцию возложены огромные наши надежды и так страшно обмануться.

Спохватываюсь, что, возможно, Марио могут быть не интересны столь сложные подробности моей жизни. Он же, видимо, хотел просто поболтать.

“tengo que ir a casa de mi hija, Mario” — прощаюсь я.

/Мне пора к дочери, Марио/

“Corre, Sra. Vasilina, acurrúcate con tu Sra”

/Беги, сеньора Василина, баюкай свою сеньориту/

На этом мы прощаемся, и я замечаю, что улыбаюсь. Груз пережитых эмоций никуда не делся, но как-будто немного побледнел. Совсем чуть-чуть.

До вечера Настя несколько раз засыпает и просыпается. Ночь проходит спокойно, медперсонал постоянно контролирует её состояние. А утром нас переводят в обычную палату.

На её ножку наложен фиксирующий гипс, который снимут только через пару недель, а потом ещё будет реабилитация. Но мы уже на пути к выздоровлению, и моя смелая, мужественная девочка это