Вензель на плече Урсулы - Эмма Герц

Мама Урсулы внимательно оглядела при случае папу Урсулы, заметила новый замшевый пиджак цвета липового меда, американские джинсы «Рэнглер», лаковые штиблеты и трикотажные трусы в вольный рисунок. Папе Урсулы были заданы прямые вопросы, на них получены прямые ответы. Папа Урсулы не был любителем соврать.

— Да, — подтвердил он спокойно, — другая женщина.

— Да, — подтвердил он спокойно, — наверное, серьезно.

— Да, — подтвердил он спокойно, — я приму любое твое решение.

Решение мамы Урсулы было такое, чтобы папа Урсулы катился ко всем чертям собачьим сию минуту. Папа Урсулы бессистемно кинул в полиэтиленовый пакет несколько каких-то вещей, включая кожаный пиджак, записную книжку, деревянный ящичек с трубкой, табаком и другими курительными принадлежностями. Джинсы были на нем. Надел ботинки. Ушел.

Мама Урсулы начала рыдать. Вскоре рыдать она перестала и начала злиться. На Урсулу. Она пространно сообщила дочери, что если бы не ежеминутное материнское беспокойство о дочериной судьбе, то она бы, мать, уж, наверное, знала бы толк в сексе. И не ушел бы этот пидорас, Урсулин папа, к подзаборной проститутке, у которой только и есть жадная, волосатая, не хочу говорить, что.

Урсула и без того была огорчена событиями в семье. Психика склонна отрицать слишком тяжелую для нее ношу. Для этого она командует разумом: сделай то, обдумай это, поступи наоборот.

Урсула и поступила наоборот.

Дождалась ухода матери на работу. Приставила к антресолям табурет. Отплевываясь от пушистой пыли, достала клетчатый болгарский чемодан. Не в пример папе, сложила в пахнущее клеенкой чемоданное нутро довольно много вещей. Она хотела выглядеть нарядной там, куда она собиралась.

Заявиться прямиком к Господину с чемоданом было невозможно, примерно так же, как в мелкую матрешку вставить большую. Урсула приехала в студенческое общежитие, оставила вещи у сочувствующих подруг. Выпила чаю с вареньем из вишни без косточек, очень вкусным. Пошла на занятия, Господин особо настаивал, чтобы она не пропускала занятий.

— Я из дома ушла, — сказала вечером.

Она только что села в Его машину, быстро раскачивала черным сапогом — неосторожно наступила в лужу.

— Кто еще об этом знает, кроме меня? — спросил Он. Положил руку на ее колено, чтобы предотвратить подергивания.

— Да никто.

— Родителям не сказала?

— Нет.

— Поехали, скажешь. Обувь сними. В «кармане» на спинке твоего сиденья есть новые носки.

И они поехали, хотя Урсула очень, очень хотела бы оставить так, как есть. Ну, разумеется, она позвонила бы вечером. А так, ехать, огребать по полной… Мать опять примется рыдать, взвизгивать и громко выкрикивать обидные слова. Будет звонить отцу, не заставать его нигде, снова рыдать, выплевывая проклятия и ему, и его дочери.

Но возражать Господину было нельзя. Урсула сняла сапоги. Сняла мокрые гольфы. Изогнулась и жарко подышала на ледяные красные пальцы. Господин засмеялся, назвал ее мартышкой, переключил скорость, предпочитал агрессивный стиль вождения. Урсула нашарила махровые полосатые носки — всех цветов радуги. Только красного не хватало.

Господин весьма подробно останавливался в свое время на этих понятиях: «красный», «желтый», «зеленый». Слова спасения. Стоп-слова. Предложил ей самой выбрать свое. Урсула сразу ответила, не раздумывала. Господин приподнял одну бровь. Дело в том, сказал он, что так не принято. Дело в том, сказал он, что стоп-слово разительно должно отличаться от обычного «сессионного» звукового сопровождения, предусмотренного сценарием: стонов и лирической мольбы о пощаде. Но, с другой стороны, — завершил свою небольшую речь Господин, не вижу причин, почему бы нам не сделать так, как хочешь ты.

Так что красный цвет радуги стал называться «Не Надо».

Натянула сухие носки, забралась с ногами на сиденье, закрыла глаза. Не склонная к самоанализу, Урсула все-таки отдавала себе отчет, что ее ощущения в обществе Господина напоминают блаженство и покой еще не рожденного плода и не взорвавшейся Вселенной. Особенно если закрыть глаза.

«Давно пытался размышлять над тем, что же именно привело меня в Тему, но так ничего и не смог вспомнить. Прищепки на себя не вешал, гвоздем не корябал, окурки о собственный живот не тушил. Однако еще в детском саду, на пресловутом тихом часу, часто предавался странным грезам ли, мечтам ли? Не помню сейчас деталей, но там присутствовали темы боли и связывания, какие-то особые игры детей, тематические Казаки-Разбойники. Потом — первое сильное проявление полового возбуждения остро запомнилось — в отличие от многих других — во время чтения сцены изнасилования в романе „Анжелика и король“. Стал обостренно реагировать на сцены связывания, насилия, порки, принуждения в кино, книгах. А потом эта самая газета — „СПИД-инфо“. Помнится, там была рубрика „Вверх ногами“,

где печатали самые смелые откровения людей, там я и узнал, что означают мои фантазии.

Но до момента их реализации прошло еще несколько лет.

Можно было бы, наверное, сходить к хорошему психоаналитику и покопаться в мозгах, выясняя, откуда во мне тяга к боли, к подчинению. Однако это для меня не настолько важно. И ведь всегда есть опасность найти в своих мозгах что-то не очень приятное.

После первого своего эксперимента с BDSM я вел себя как радостное дитя: смеялся, глупо шутил, насвистывал какие-то веселые мотивчики, строил рожи в зеркале и был счастлив и свободен. Так что к чему самокопания? Предпочитаю оставить так, как есть. Так удовольствие приходит ко мне вместе с болью…»

* * *

— Я пришел, — радостно объявляет муж, стаскивая в прихожей зимние ботинки. — Есть кто дома?

Ботинки со стуком летят в угол, шелестит куртка, наверняка просто брошенная на шкафчик для обуви, зачем убирать свои вещи, если их уберет кто-то другой? Вот и Савин так думает.

— А дома-то никого нет, — громко огорчается он.

Я натянула на голову одеяло, разговаривать не хочется, думать не хочется, хочется пойти в ванную и хорошенько потереть мочалкой тонко нарезанные бедра, сначала возникнет острая боль, потом можно будет смотреть на кровь, вытекающую из твоего тела, — мне всегда это нравилось.