День гнева. Принц и паломница - Мэри Стюарт

Габран, приведший принцев, пересек покой и стал за спинкой королевского трона. Никого больше здесь не было; придворных дам давно уже отослали спать. За окном стала полная луна; каравай ее остывал, бледнел с золота ноготков до тончайшего серебра, и острый как меч клин лунного света, упавший на трон королевы, блестел на золоте, переливался в самоцветных камнях, терялся в складках роскошного платья. Моргауза велела нарядить себя в лучшие свои одежды, ниспадающие мягкими волнами бронзового цвета бархата. На поясе у нее поблескивали золото и изумруды, волосы были переплетены золотыми нитями, а поверх уложенных кос красовалась тонкая корона красного кельтского золота, некогда — корона самого Лота, которую мальчики видели до того, только когда им дозволялось безмолвно присутствовать на церемонных королевских советах.

Факелы погасили, а лампы еще не зажигали. С одной стороны Моргаузу освещал ласковый свет очага, с другой — лунное серебро, и выглядела она настоящей королевой и истинной красавицей. Мордред, возможно, единственный из пятерых, заметил, как бледна она под слоем румян и как прилила к ее щекам необычная краска. «Она плакала, подумал он, а потом пришла иная более верная мысль — с оттенком льда, наследством Артура: — Она пила. Гавейн прав. Они уезжают. И что тогда будет со мной? Зачем посылать за мной? Потому что они боятся оставить здесь без присмотра сына Лота, притом перворожденного?»

Ни одной из несущихся вскачь мыслей нельзя было прочесть по лицу Мордреда; он стоял недвижимо подле Гавейна, которого он был выше на полголовы, и ждал королевиных слов, и по виду его каждый бы сказал, что из всех присутствовавших в этом покое ее речи меньше всего его волнуют. Потом он увидел, что из всех пятерых королева смотрит только на него, Мордреда, и сердце у него в груди подпрыгнуло, а затем забилось ровно и быстро.

Моргауза отвела наконец взгляд и какое-то время в молчании рассматривала всех своих сыновей. Затем она заговорила:

— Всем вам известно, что корабль, стоящий на якоре в гавани, пришел от моего брата Верховного короля и что привез он посланца Артура с депешей для меня.

Никакого ответа. Да она его и не ожидала. Она оглядела выстроившихся в ряд мальчиков, их поднятые лица, глаза, в которых начинали разгораться искры радостного предвкушения.

— Вижу, вы строили догадки, и готова поверить, что ваши догадки верны. Да, он прибыл наконец, пришел вызов, который вам так долго был желанен, да и мне тоже. Правда, пришел этот вызов в таких словах, каких я не могу одобрить… Вам приказано явиться в Камелот, ко двору Верховного короля, вашего дяди.

Она помолчала. Гавейн, привилегированный старший сын, поспешил сказать:.

— Госпожа-матушка, если это расстраивает тебя, мне очень жаль. Но мы ведь всегда знали, что рано или поздно такое случится, не так ли? Так же, как мы знали, что военную выучку, состояние и удачу людям нашей крови положено искать на большой земле, там, где вершатся большие дела, а не здесь, на этих глухих островах.

— Разумеется.

Изящные пальцы барабанили по столу, где лежало неразвернутым письмо короля. Каковы, спросил себя Мордред, могли быть условия Артура, чтобы заставить Моргаузу искать утешения в кувшине вина и взбудоражить королеву настолько, что было видно, как она вся трепещет, словно слишком сильно натянутая струна лютни?

Гавейн, ободренный кратким ответом королевы, спросил, поддавшись минутному порыву:

— Так почему ж тебя не радует вызов ко двору? Ты же не потеряешь…

— Не в самом вызове дело. А в том, как был он послан. Мы все знали, что такое неизбежно должно однажды случиться, когда… когда главного моего врага более не будет подле короля. Я это предсказала, и у меня есть собственные планы. Я бы предпочла, чтобы ты, Гавейн, остался здесь; тебе предстоит стать королем, и твое место — здесь, не важно, где пребываю я сама. Но он потребовал тебя, и потому ты должен ехать. И этому человеку, которого он послал, этому его «послу», как он себя именует, — голос ее был полон презренья, — приказано остаться здесь на твоем месте в качестве «регента». Кто знает, к чему это приведет? Скажу вам честно, чего я страшусь. Страшусь я того, что, как только ты и твои братья покинете Оркнейские острова, Артур отыщет причину, которая позволит этому его ставленнику отобрать у вас единственные земли, что еще остаются твоими и твоих братьев, как отобрал он Лотиан, и поставит здесь править своего человека.

Гавейн, раскрасневшись от радостного возбужденья, склонен был спорить:

— Но, матушка… госпожа… не может же такое быть? Что б ни сделал он в Дунпельдире из вражды к нашему отцу королю Лоту, ты — его сестра, а мы — ближайшая его родня, единственные, кто у него есть на свете. Зачем ему позорить нас и лишать нас земель? — И бесхитростно добавил: — Он такого не сделает! Все, с кем бы я ни говорил — матросы и путники, и купцы, что приезжают сюда со всего света, — все говорят, что Артур — великий король и что суд его всегда справедлив. Вот увидишь, госпожа-матушка, нам нечего бояться!

— Ты говоришь как зеленый мальчишка, — отрезала Моргауза. — Но одно я знаю точно: ничего уже не поделаешь. Ослушавшись вызова Верховного короля, мы ничего не добьемся. Все, на что мы можем надеяться, это на безопасность в дороге с посланным им эскортом, а, явившись пред очи Артура, мы сможем поднять наши голоса на его совете — в самом Круглом зале, если придется, — и поглядим тогда, сможет ли он, глядя в лицо мне, своей сестре, и вам, своим племянникам, отказать нам в нашем праве на Дунпельдир.

«Нас? Мы?» Никто не произнес этих слов, но сама мысль промелькнула в умах мальчиков с кислым привкусом разочарованья. Никто из них не признавался себе в том, что столь желанное расширение границ известного им мира заключало в себе надежду на освобождение от капризного материнского правленья. Но каждый теперь испытывал унылое чувство потери.

Моргауза, мать и королева, не замедлила верно прочесть их мысли. Рот ее едва заметно скривился.

— Да, я сказала «мы». Приказ короля ясен. Мне велено явиться ко двору в Камелоте, как только король вернется из Малой Британии. Причин письмо не приводит. И мне велено привезти, — ее пальцы вновь коснулись посланья Артура. Теперь она словно цитировала его, — всех пятерых принцев.

— Это король сказал «всех пятерых»? — На сей раз вопрос вырвался у близнецов, которые разразились им в унисон. Гавейн промолчал, но повернулся и в упор уставился на Мордреда.

Сам Мордред не мог произнести ни слова. Его охватила буря самых разных ощущений: восторг мешался с разочарованьем, горечь разрушенных планов — с радостью нового будущего и гордость с предчувствием грядущего униженья. А еще ко всему этому примешивался страх. Приказом самого Верховного короля ему велено явиться в Камелот. Ему, незаконнорожденному сыну давнего врага короля. Неужели всех пятерых сыновей Лота призывают явиться на потребу злой судьбе, от которой их уберегало лишь присутствие старого чародея? Эту мысль Мордред тут же отбросил. Нет, законные принцы — еще и сыновья сестры Верховного короля. Но какое право имеет он, Мордред, на милость Артура? Никакого: лишь память о вражде и россказни о совершенной некогда попытке лишить его жизни, утопив с остальными младенцами Дунпельдира. Может статься, Артур, по злопамятности своей, решит завершить то, что не удалось совершить в ту давнюю ненастную ночь…