Палач любви и другие психотерапевтические истории - Ирвин Д. Ялом

Может быть, вам хотелось бы получить от группы какую-то поддержку, но как вы можете получить ее, если продолжаете быть таким грубым? Вы до сих пор не рассказали о своем раке. (Я уговаривал Карлоса сообщить группе, что у него рак, но он откладывал это: он сказал, что боится, что его начнут жалеть, и не хотел упустить шанс на секс с какой-нибудь из женщин в группе.)

Карлос усмехнулся:

– Хорошее предположение, док! Это умно. У вас хорошая голова. Но я буду откровенен: мысль о болезни не приходила мне в голову. С тех пор как мы закончили химиотерапию два месяца назад, я провожу время, не думая о раке. Черт возьми, это ведь хорошо, не правда ли, – забыть о нем, быть свободным от него, иметь возможность немного пожить нормальной жизнью?

Хороший вопрос. Я задумался. Хорошо ли, что он забыл? Я не был в этом так уверен. За те месяцы, что я работал с Карлосом, я обнаружил, что могу с поразительной точностью судить о течении его болезни по тому, что его волновало. Всякий раз, когда его состояние ухудшалось и он сталкивался с неумолимым приближением смерти, его приоритеты менялись, и он становился более вдумчивым, мудрым, сострадательным. Напротив, как только наступала ремиссия, им, как он выражался, управлял его петушок, и Карлос становился заметно более легкомысленным и пошлым.

Однажды я видел в газете карикатуру: маленький толстенький заблудившийся человечек говорил: «Однажды, когда тебе стукнет сорок или пятьдесят, путь вдруг становится ясным… А потом опять исчезает!» Эта карикатура была как раз про Карлоса, за исключением того, что у него было не одно, а целая серия просветлений, и они каждый раз исчезали. Я часто думал, что, если бы мне удалось найти способ постоянно удерживать в нем сознание своей смерти и то «просветление», которое дает смерть, я смог бы помочь ему существенно изменить его отношение к жизни и окружающим людям.

По той обманчивой манере, с какой он говорил сегодня и пару дней назад в группе, было видно, что его болезнь вновь отступила и что смерть, вместе с сопутствующей ей мудростью, очень далека от его сознания.

Я попробовал зайти с другой стороны:

– Карлос, прежде чем направить вас в группу, я пытался объяснить вам основные принципы действия групповой терапии. Помните, я подчеркивал, что все, что происходит в группе, может быть использовано для терапевтической работы?

Он кивнул. Я продолжал:

– И что один из наиболее важных принципов группы состоит в том, что группа – это мир в миниатюре: та среда, которую мы создаем в группе, отражает способ нашего бытия в мире. Помните, я сказал, что каждый из нас моделирует в группе тот же социальный мир, который окружает его в реальной жизни?

Он опять кивнул. Он слушал.

– Теперь посмотрите, что произошло с вами в группе. Вы познакомились с людьми, с которыми вы могли бы установить близкие взаимоотношения. В самом начале мы с вами пришли к выводу, что вам необходимо поработать над развитием взаимоотношений. Именно поэтому вы и вошли в группу, помните? Но теперь, спустя всего шесть недель, все члены группы и по крайней мере один из ко-терапевтов готовы растерзать вас. И это – дело ваших собственных рук. Вы сделали в группе то же самое, что делаете и вне ее! Я хочу, чтобы вы ответили мне честно: вы довольны результатом? Это именно то, чего вы хотите от отношений с другими людьми?

– Док, я прекрасно понял, что вы хотели сказать, но в ваших доводах есть небольшая ошибка. Плевать мне на людей в этой группе, на кой они мне сдались! Разве это люди? Я ни за что бы не стал общаться с такими неудачниками. Их мнение для меня ничто. Я не хочу сближаться с ними.

Я знал эту привычку Карлоса полностью замыкаться в себе. Через неделю-другую, как я подозревал, он бы стал разумнее, и при обычных обстоятельствах мне следовало просто быть более терпеливым. Но если что-то срочно не предпринять, его либо исключат из группы, либо к следующей неделе его отношения с членами группы необратимо разрушатся. Поскольку я сильно сомневался, что после этого прелестного инцидента мне удастся уговорить какого-то другого группового терапевта принять его, я настаивал:

– В ваших словах звучат злость и презрение, и я верю, что вы действительно испытываете эти чувства. Но, Карлос, попытайтесь на минуту вынести их за скобки и посмотреть, не найдете ли вы в себе чего-то еще. И Сара, и Марта испытали сильную боль. Неужели у вас нет к ним больше никаких чувств? Я имею в виду не самые сильные и преобладающие чувства, а, возможно, более слабые импульсы.

– Я знаю, на что вы нацелились. Вы делаете для меня все, что можете. Я хотел бы помочь вам, но тогда мне пришлось бы выдумывать всякую чушь. Вы приписываете мне чувства, которых я не испытываю. Только в этом кабинете я и могу говорить правду, а правда в том, что если мне что и хотелось бы сделать с этими двумя сучками в группе, так это их трахнуть! Это я и имел в виду, когда говорил, что если бы насилие было разрешено, я бы совершал его. И я даже знаю, с кого бы начал!

Скорее всего, он имел в виду Сару, но я не стал уточнять. Меньше всего мне хотелось слушать его рассуждения об этом. Возможно, между нами существовало довольно значительное соперничество, связанное с эдиповым комплексом, которое затрудняло общение. Он никогда не упускал возможности весьма выразительно описать мне, что хотел бы сделать с Сарой, как будто бы мы соревновались за право обладать ею. Я знаю, он верил, будто я отговаривал его от свидания с Сарой потому, что хотел сохранить ее для себя. Но такого рода интерпретации были сейчас абсолютно бесполезны: он слишком замкнут и занимает оборонительную позицию. Чтобы достучаться до него, я должен был придумать что-нибудь поубедительнее.

Единственная оставшаяся возможность, которая приходила мне в голову, состояла в том, чтобы использовать тот эмоциональный взрыв, который я наблюдал на нашем первом сеансе. Тактика казалась мне такой наигранной и примитивной, что я и предположить не мог, что она даст такие поразительные результаты.

– Хорошо, Карлос, давайте рассмотрим то идеальное общество, которое вы вообразили себе и которое отстаиваете, – общество, где изнасилование легально. Теперь задумайтесь на минуту о своей дочери. Как бы она чувствовала себя, живя в обществе, где могла бы стать жертвой узаконенного насилия, дыркой для любого возбужденного козла, которому взбрело бы в его рогатую голову взять силой семнадцатилетнюю девочку?

Карлос внезапно перестал ухмыляться. Он заметно содрогнулся и сказал без всякой рисовки:

– Я не хотел бы для нее такого.

– Но куда же она денется в этом мире, который вы строите? Уйдет в монастырь? Вам пришлось бы обеспечить ей место для жизни: этим и занимаются все отцы, – строят мир для своих детей. Я никогда не спрашивал вас раньше, чего вы в действительности хотите для нее?

– Я хочу, чтобы у нее были любящие отношения с мужчиной и любящая семья.

– Но как это может осуществиться, если ее отец защищает мир насилия? Если вы хотите, чтобы она жила в мире любви, то ваша задача – построить этот мир, и начать вы должны со своего собственного поведения. Вы не можете не подчиняться своим собственным законам – это основа любой этической системы.