Олух Царя Небесного - Вильгельм Дихтер

— Мяса на нем нет, — сказала Неля, потрогав мои ребра.

— Худой как палка, — вздохнула мать. — Ест и не толстеет.

Неля осмотрела мои ноги.

— Коленочки опухли, — сказала она.

— Он хромает, — заметила мать и надавила мне на плечо.

Держась за края ванны и не сгибая ног, я опустился в горячую воду. Она залила мне подбородок и попала в рот. По голове заскользил кусок мыла. Мамины пальцы приятно почесывали кожу, но макушка и затылок зудели все сильнее. Я стал чесаться.

— Прекрати, — сказала мать.

— Ты смотри, какие вши, — отозвалась Неля.

— Вши! — крикнула мать. — Нахватал в поезде.

Неля принесла бидон с керосином и таз, который поставила передо мной в ванну. Мать наклонила мне голову — я ткнулся лбом в жестяное дно. Забулькал холодный вонючий керосин. В волосах снова забегали мамины пальцы.

Бросив мою одежду в печь, Неля позвонила Винклеру. Сказала ему, что у меня вши и что теперь мне нечего надеть. Может ли он прислать «виллис»? Вскоре явился шофер. Неля с Михалом поехали за покупками. Мать разложила на полу мое пальто. В пестром Нелином халате, в чалме из полотенца на голове, я смотрел, как она трет пальто подмышками тряпочкой, смоченной бензином.

— Хуже всего швы, — сказала она. — Там они откладывают яйца.

* * *

На балу у Винклера не продохнуть было от табачного дыма. Среди откупоренных бутылок с водкой и открытых консервных банок с рыбой в томате лежала колбаса. Вокруг двух составленных вместе столов толпились офицеры в мундирах с расстегнутыми крючками.

У русских были широкие погоны с блестящими звездами, а на груди — золотые, рубиновые и зеленые ордена. У поляков на более узких погонах были звездочки и лычки, вышитые серебряной ниткой. На мундирах висели серебряные, коричневые и синие кресты. (Среди русских орденов и медалей иногда попадался темно-коричневый с широкой перекладиной польский Крест за отвагу.)

Вперемежку с офицерами стояли служащие Центрального управления нефтяной промышленности в пиджаках и свитерах. Кое-кто был в высоких кожаных сапогах, но большинство в резиновых или в ботинках. Все говорили очень громко, размахивая руками, в которых держали стаканы и сигареты. Дым выходил у них изо ртов и носов.

Русский майор с Крестом за отвагу, заляпанным томатным соусом, вспоминал первые дни после освобождения Жешува. Он как раз дежурил в штабе; генерал спал за стеной. Вошел солдат и доложил, что пришли партизаны с винтовками. Майор не захотел будить командира.

— Надел я шапку и вышел. Спрашиваю ихнего командира: кто такой? Говорит: подпольный президент города.

Запрокинув голову и, как рыба, шевеля губами, он выпустил несколько колец, которые поплыли вверх. Прежде чем они разбились о потолок, майор резко выдохнул остаток дыма.

— Я ему: а это кто стоит? Государственная полиция, отвечает. Я ему: какого государства? Польского, отвечает. Кто назначил? Армия Крайова, отвечает.

Он снял с верхней губы табачную крошку и стряхнул ее на пол.

— А винтовки откуда? Из них по германцам стреляли, когда с русскими отбивали Жешув, отвечает.

Он покачал головой, восхищаясь хитростью подпольного президента города.

— Смотри, какой острый на язык! Так я ему культурно: благодарим за помощь, но винтовочки уже ни к чему.

В углу комнаты на диване сидел генерал. Дым сквозь зубы сочился на колодку разноцветных орденских ленточек и орден Ленина у него на груди. Стряхивая пепел в хрустальную пепельницу, генерал слушал Винклера, который из глубины кресла рассказывал ему что-то по-русски.

За ним молча сидели на стульях инженеры. Михал обмахивался ладонью, отгоняя сизый дым. Под стулом у него стоял стакан, куда он сразу, как пришел, налил воду. Когда Винклер прервался, чтобы перевести дух, Михал посмотрел на мать.

В незнакомом мне платье она стояла среди женщин возле горячей кафельной печи. Не курила и не пила. Казалась меньше обычного. Выглядела как девочка с накрашенным лицом. Красивее ее была только Неля, которая маленькими глоточками отхлебывала водку и терлась спиной о гладкие фиолетовые изразцы.

— И какой же это бал? — смеялась она. — Музыки-то нет.

На высоких окнах висели занавески, длиннее, чем у Табачинских. Я отодвинул тюль и прижался к подоконнику. Улица была освещена падавшим из окон светом. Стоящие вдоль тротуара «виллисы» засыпало снегом.

* * *

Вскоре после бала Винклер отправил нас на «студебекере» в Кросно. Грузовик был похож на те, которые я видел на платформах военных эшелонов в Мальховице. Мотор ревел, и мы мчались так быстро, что стрелка доходила до конца шкалы. Окна покрывались инеем, хотя дворники работали беспрерывно. На шоссе никого не было. За запорошенными снегом холмами стреляли друг в друга пушки. Гром с правой стороны, свист снаряда и взрыв слева. Потом гром слева, свист и взрыв справа. Мы сидели бок о бок, пригнувшись, в кабине, клонясь в стороны на поворотах. Когда пронеслись по гудящим под колесами доскам моста и влетели в лес, водитель сбавил скорость.

— Немцы? — спросил Михал. — Так близко?

— Партизаны.

— Украинцы?

— Или наши.

* * *

Мы поселились на первом этаже дома, принадлежащего Центральному управлению нефтяной промышленности. Застекленная веранда выходила на главную улицу. Слева была рыночная площадь, а справа — конец города. Улица там превращалась в шоссе и бежала по холмам, заросшим заснеженным сейчас лесом.

На веранде стоял плетеный стул. Я сел на него в пальто и шлеме. Через большое стекло смотрел на прохожих.

В полдень мать чуть-чуть, чтоб не выстудить квартиру, приоткрыла дверь и протянула мне хлеб, намазанный смальцем со шкварками, и кусочек влажного козьего сыра.

Вечером она позвала меня в кухню. От миски со щами, в которой лежала кость — ее можно было обгрызть, — поднимался пар. Мать велела мне дуть, чтобы не обжечься. Сама она не ела. Ждала с обедом Михала.

Ночью она погасила свет и подошла к окну. Я лежал на диване, укрытый одеялом. Пуховая подушка пахла крахмалом. Я слышал, как над потолком ходит инженер, который жил на втором этаже.

Из окна видна была мачта с бело-красным флагом.

В коридоре сторож дернул за веревочку медного колокола. Раздались быстрые шаги. В класс вошел учитель в галифе и высоких сапогах.

— Сесть! — Он бросил на стол журнал.

Головой он почти доставал до когтей белого орла, висевшего на стене. Раскинувшая крылья и лапы птица напоминала букву «икс». Над ней, не касаясь перьев, парила корона. Вот так и у Спрысёвой висящие в воздухе тернии не ранили окровавленного лба Христа. Из повернутой в профиль головы орла торчал клюв, верхняя часть которого крючком нависала над нижней, как губа у Михала, когда он стискивал зубы.