Голубь и мальчик - Меир Шалев

— А может быть, что-нибудь такое? — спросил доктор Лауфер и вынул из другого кармана пустую трубочку гусиного пера.

Девочка покраснела и ничего не ответила.

— Ты правильно оказала ему первую помощь, и это хороший голубь. Он молодой и быстро выздоровеет. Если хочешь, мы продолжим его лечение здесь.

— Я буду ухаживать за ним дома, — сказала Девочка.

— Я помогу ей, — торопливо сказал Мальчик.

— А кто ты, мой юный господин? — спросил ветеринар.

— Я ее сосед.

— Это ты перевязал голубя? Узел неумелый, но рука у тебя. хорошая. Возможно, когда-нибудь ты и сам станешь специалистом. — И доктор Лауфер снова повернулся к Девочке: — Когда этот голубь выздоровеет, тебе придется его выпустить. Это почтовый голубь. Он должен вернуться к себе домой. Это все, что он умеет, и все, чего он хочет. «Птичий Одиссей» — так мы его называем.

— Почтовые голуби всегда так летят, — с важностью сказал Мальчик. — Я читал об этом в детском приложении к газете «Давар». Они подымаются вверх, делают круг в воздухе и потом летят прямо домой.

— Но я хочу оставить его у себя, — сказала Девочка. — Он прилетел ко мне раненый. Я его вылечу и выращу, и мой дом станет его домом.

Веснушки ветеринара приблизились друг к другу.

— Этот голубь никогда не останется у тебя. Почтовый голубь не принадлежит человеку, он принадлежит месту. Когда он возвращается, его хозяин, конечно, очень рад, но голубь прилетел не к нему. Он вернулся в свой дом. По-английски их называют «хоминг пиджн», ты понимаешь? Это более правильно и красиво, чем «почтовый голубь», но трудно переводится на другой язык.

— Может быть, от слова «гомон»? — сказала Девочка. — Они ведь гомонят, когда воркуют.

— Это очень удачно. — Ветеринар бросил на нее удивленный взгляд. — Я должен был сам об этом подумать. «Голубка воркующая, голубка белая, сядь в море на крылья моей лодки…»[26]

— Я буду за ним ухаживать, — попросила Девочка, — вы только скажите, пожалуйста, что давать ему кушать?

— Раненый голубь ест то же самое, что здоровый, главное — два раза в день менять ему воду. Голуби любят мыться и пить, и это очень приятное зрелище. Они пьют, как лошади, — опускают клюв в воду и втягивают ее, а не так, как другие птицы. — И он показал, подражая птице, как она пьет: запрокинул голову назад, вытянул губы и громко зачмокал.

Девочка прыснула от удивления. Доктор Лауфер дал ей мешочек со смесью зерен, которых хватит, по его словам, на неделю, добавил коробку, полную мелких осколков щебня, базальта, земли и яичной скорлупы, снова подчеркнул, как важно менять воду, и наказал ей вернуться за следующей порцией зерен через несколько дней, а если толстый человек на воротах ее не впустит, сказать, что она его гостья.

— А если понадобится, крикни! — сказал он. — Позови нас громким голосом через забор. Это маленький парк. Если мы внутри, мы всегда услышим.

— Почему он всё время говорит о себе «мы» и «мы»? — спросил Мальчик, когда они вышли из зоопарка.

— А мне как раз нравится, — сказала Девочка.

Несмотря на рану, голубь ел с аппетитом и много пил. Через несколько дней он уже окреп и по мере возможности расправлял и складывал крылья. Через неделю Девочка снова пришла в зоопарк. Доктор Лауфер осмотрел крыло и сказал:

— Мы выздоравливаем успешно. Этот голубь уже занялся немного физиотерапией. Оставь его здесь, мы снимем ему шинку, он начнет расправлять крыло, окрепнет и вскоре сможет летать.

— Но он уже привыкает к моему дому, он может попробовать летать и у меня.

— В этом маленьком ящике он не сможет тренироваться, и, если ты его выпустишь, он пролетит десять метров и упадет. Помнишь, как голубь Сары Аронсон[27]упал прямо во двор турецкого наместника? — И засмеялся тем своим смехом йеке, который Девочке предстояло не раз слышать впоследствии: — Кхх… кхх… кхх…

— Так что же мы будем делать?

— Оставь его здесь, в нашей большой голубьятне, и приходи каждый день ухаживать за ним.

7

Так оно и сталось. Голубь переселился в голубятню зоопарка, а Девочка каждый день после школы приходила навестить его, и, хотя Толстяк из Зоопарка уже давал ей войти, она неизменно приносила с собой сухие корки для животных, чтобы его задобрить.

Голубь продолжал выздоравливать, и она следила за тем, как он упражняет свое крыло, то расправляя, то складывая его, и с каждым днем подпрыгивает всё выше. Так прошло несколько дней, а потом доктор Лауфер позвал ее «посмотреть что-то интересное» в клетке для кладки яиц. Там из яйца вылупился голубенок. Он показал ей, как родители кормят маленького «птичьим молоком», которое они отрыгивают из горла. Потом он научил ее бренчать жестяной банкой с зернами и петь «гули-гули-гули, кушать», а в другой раз показал ей «голубку-соблазнительницу», которая отбивала напарника у своей подруги.

Еще через несколько дней он сказал ей:

— Твой голубь выздоровел. Он может лететь.

Девочка сделала глубокий вдох и сказала:

— Я думала об этом, и я согласна.

— Мы все, как одна, благодарим тебя от его имени, — сказал доктор Лауфер, а Девочка снова покраснела и сказала:

— Но есть еще одно маленькое дело, — и она рассказала ему о пустой трубочке, которая была привязана к голубиному хвосту, и о письме, которое было в ней.

— Значит, голубеграмма все-таки была, — упрекнул он ее. — Почему ты не сказала об этом, когда принесла его?

Девочка молчала.

— Ты знаешь, что такое голубеграмма, да?

— Я не знаю, но понимаю.

И что было в ней написано? Ты, конечно, прочитала?

— Это было любовное письмо.

— Действительно? Это намного интереснее скучных голубеграмм, которые мы посылаем для Хаганы. Но сколько же любви можно уместить на этой маленькой записке?

— Три слова «Да или нет?»

— Да, — сказал доктор Лауфер, — конечно.

Девочка вынула трубочку из кармана и дала ему.

Доктор Лауфер удивленно хмыкнул:

— Эта трубочка называется «кульмус». Мы знаем только двух человек, которые вкладывали голубеграмму внутрь остова пера. Один учился с нами в Германии и остался там, когда мы уехали сюда, а другой приехал с нами, но уже умер.