За родом род - Сергей Петрович Багров

— Что вы! Как можно? Скажете тоже, — вспыхнула Люба.

Мария вернулась к стряпному столу. Наклонила ведро к приготовленным банкам и кринкам.

— К кому же тогда?

— Ни к кому… — начала было Люба, да прикусила язык, потому что смутилась малышки. Та смотрела ей прямо в рот, выблеснув взором из занавески. Не могла же сказать она при ребенке, что приехала в собственный дом, хочет жить в нем, и жить полноправной хозяйкой.

Возникла тяжелая тишина. Настолько тяжелая, что слова, какими ответила Люба, упали раздавленно, будто на них наступила нога:

— Можно и так догадаться.

Время было садиться за стол, уставлять его супом и кашей, которые прели в русской печи, но Мария не шелохнулась. Незваная гостья была ей как нож против горла.

Зайцеву было неловко и стыдно. Вопросы Марии, ее раздражительность, ревность разозлили его. Он стал, посмотрел на жену взглядом вздорного мужика, который вот-вот на нее прикрикнет. Но тут же и понял, что надо сдержаться. И еще он подумал, делая к выходу шаг, что женщинам легче договориться, если оставить их с глазу на глаз. Он и Люську хотел взять с собой, да та увернулась.

Когда за отцом дверь закрылась, Люська сразу же осмелела и простукала по полу каблучками.

— Как тебя, тетя, зовут?

— Люба. А как тебя?

— Люська! Я здесь живу! А ты? Ты откуда приехала к нам?

На секунду Любе представилось, будто с ней беседует дочка, и в груди ее вспыхнула нежность. Но опомнилась тут же и горько вздохнула:

— Я издалёка.

— А жить теперь будешь у нас?

Люба погладила девочку по головке:

— Ты этого хочешь?

— Хочу!

— Тогда я подумаю.

— Ты только скорее думай, а то меня мама угонит спать, и я ничего не узнаю.

И, мама действительно, взяв Люську за руку, увела. Сначала — в куть, за высокую занавеску, где заставила выпить стакан молока, а потом — в двухоконную горницу, спальню. Вернулась оттуда. Уселась напротив Любы.

— Надолго сюда? — спросила жестко и прямо.

— Навсегда.

Кончики губ у Марии приопустились.

— Квартиру себе присмотрела?

— Не, — Люба зябко пожала плечами. Ей захотелось вдруг запахнуться, так силен был озноб, накативший от стылых Марииных слов.

— Что же? — спросила Мария.

— У кого свой дом, тот квартиру не ищет.

— Хочешь, значит, права заявить на родительский дом?

Сердце у Любы словно осело, так ему сделалось тяжело. Заявить права — стало быть прогнать семью. «Ну куда им идти? А мне?» — с размаху ударило в грудь. Глаза ее точно в соленое окунулись. Слезы! Только их еще Любе и не хватало.

— Не знаю.

— А все же?

— Жить-то мне где-нибудь надо, — сказала Люба, как защищаясь.

— Правильно, — согласилась Мария и посмотрела на гостью все понимающим взглядом. — Завтра поставлю в известность предсельсовета. Он и поможет тебе.

— Не стоит.

В эту минуту в кухню вошел Максим:

— Ужинать будем сегодня?

Люба ужинать не осталась. Надела свой плащ, взяла чемодан и тяжело ступила через порог.

Минуту, не меньше, смотрел Максим, изучая лицо Марии, которое ниже глаз было ошпаренно-красным, а выше — белым, будто суровое полотно.

— Болеешь, — сказал с язвительным смыслом и поспешил вдогонку за Любой, громко топая по сеням.

— Люба-а?! Люба-а?

Но было вокруг безлюдно, ложился туман на траву, дул знобкий ветер и где-то высоко, меж туч, трепетала звезда, которая все, наверное, понимала.

Неспокойно спала в эту ночь Мария. Да и утром ей было не легче. Едва в кухню вошла, Максим вылез из-за стола и подался из дому. «Кто бы меня успокоил? — подумала с грустью Мария. — Никто не может меня успокоить. Ни муж, ни дочка. А Закипелов?» — явился на ум председатель сельпо, который умел, как никто, разбираться в ошибках людей.

Мария, быстро вымыв посуду, завязала на Люське шелковый бант и вышла с ней на крыльцо.

Они шагали к верхнему краю села. Там, невдали от конторы, стоял двухэтажный, рубленный в лапу, старинной застройки бревенчатый дом, где много шумливых детей, управляла которыми бабушка Юля.

Из всех шестнадцати окон уже летели на волю задорные голоса: кто-то спорил, кто-то смеялся. Люська взвизгнула, отцепилась от маминой теплой руки и, как горошина из стручка, стрекнула к веселому дому, на крыльце которого, осутулясь, стояла низенькая старушка. Мария окликнула:

— Юля Фатеевна, как здоровье?

— Хорошее, слава богу! — старая улыбнулась и вдруг, что-то вспомнив, махнула рукой на себя. — Ну-ко, Маня! Кого я тебе покажу! Гли! — старушка кивнула сморщенным, будто печеная репка, лицом на стоявшую сзади нее налитую молодку. — Кто такая? А ну угадай!

Сердце Марии взлетело и опустилось, едва взглянула она на Любу.

— Я вчера еще угадала, — сказала Мария, с неудовольствием посмотрев, как Люська ее уткнулась с разбегу в Любину юбку и заливисто-отданно рассмеялась. Она хотела было на дочку прикрикнуть, да передумала и, затянув потуже концы платочка, двинулась иа работу.

— Батюшки-светы! — всплеснула ладошками старая няня, не зная, чем объяснить радость маленькой Люськи и внезапный уход ее матери со двора.

— Маня! — крикнула было вдогонку.

Мария не обернулась.

Няня вытерла руки о длинный старушечий сарафан и пробудившейся памятью прежних тревог суеверно предположила: «Не к хорошему это…»

Ясный утренний свет ложился на крыши и огороды, на Любу с няней, стоявших, как дочка с матерью, на крыльце, на деда Макара в окне, на шагавшую вдоль палисада Марию.

Еще минуту назад Мария ощущала сильное раздражение. И вот утихло оно. Появилась надежда, что Любе понравится у Бубновых, что