Катакомбы военного спуска - Ирина Лобусова

– Сегодня же суббота, – вдруг вспомнила Таня, – самое время для гулек. И кто-то днем заставил хозяина закрыть ресторан и впустить внутрь засаду?

– Думаю, заранее они все готовили, – подал голос Таран, молчавший до этого, – а Штырь в капкан по дурости попался, не проверил.

Таня сразу поняла, о чем он говорил. Разумно было подъехать днем или ближе к вечеру и посмотреть, как работает ресторан, сколько в нем посетителей. И сделать выводы, если в здании никого нет. Можно было еще порасспрашивать персонал. А Штырь, вместо того, чтобы все проверить, поперся с пушками в темноту как дурак. И угодил в ловушку.

Но самым плохим было, конечно, не это. Все они теперь оказывались в зоне риска. Если предатель затесался среди них и был поблизости, теперь никто бы не смог вздохнуть спокойно! Таня поняла, почему Туча пришел к ней. Теперь она была с ними в одной лодке, что бы она себе ни думала. Если среди них есть предатель, под угрозой была и ее жизнь.

Таня спустилась по дороге, ведущей прямо со склона, по узкой тропинке, о которой знали не многие. Она запомнила ее еще с детства, с тех времен, когда возле рыбачьей пристани были лодки, а в доме на берегу не было никакого ресторана.

Был прекрасный весенний день, и солнечные лучи ласкали кожу, отвыкшую за зиму от свежего воздуха. Таня наслаждалась запахом моря, первыми почками деревьев, и солнцем, лучи которого никогда не светили с такой кристальной чистотой, как весной. Это было бы прекрасной прогулкой, если бы она приехала сюда отдыхать. Но Таня была здесь не ради отдыха.

Она подошла к ресторану, он был закрыт. Было ясно, что в ближайшее время заведение не откроют. Вдалеке, возле самой пристани, старый рыбак чинил сети, с интересом поглядывая на нарядную Таню.

– Добрый день, дедушка! – она подошла к нему по песку. – А правду говорят, что в этом ресторане в людей стреляли?

– Правду, – старик прищурился, отложил сети, явно довольный возможностью поболтать, – только то не люди были, бандиты. Их и постреляли.

– Да кто же в них стрелял? – улыбнулась Таня.

– А охрана ресторана! Говорят, хозяин счеты с ними решил свести. Долг они вымогали у него.

– Вот как? – Версия старика заинтересовала Таню – это было полной противоположностью тому, что она слышала от Тучи. – А вы тут поблизости живете? И всегда здесь, на берегу, снасти чините?

– Да уж кожный божий день, поди! А что?

– И в тот день чинили?

– Э, красавица, видать, не просто так ты сюда пришла! – снова прищурился старик. Он был явно не так прост, как казался. – Если хочешь, расскажу чего…

Тане стало все понятно, она протянула старику деньги.

– Расскажу, что видел в тот день. Видел, как ресторан закрыли, как внутрь заходили…

– Кто заходил? Кто? – насторожилась Таня.

– Говорят, что милиционеры в засаде были, да то неправда! Никаких милиционеров там не было. Они потом подъехали, как тех, первых двух, порешили. А внутрь бандиты зашли. Я в них разбираюсь. У меня внук есть. Так вот, с плохой компанией он связался. Сейчас в тюрьме сидит. Но я с ним насмотрелся. Бандиты это были. Бандиты. Как те, что в ресторан полезли. А если доплатишь, скажу, как звали их главаря, между собой они его называли…

– Говорите, – Таня добавила денег.

– Главаря они называли… Архангел.

Визит Тани. Режиссер Шаховский. Интересное предложение. Раздел воров

Помещение редакции редко бывало пустым, но порой выпадало такое счастье, когда все сотрудники, во главе с главной редакторшей, разбегались по разным местам, комнаты пустели, и вокруг царили тишина и покой.

Впрочем, такое было нечасто. С раннего утра до самого позднего вечера вокруг стоял вечный шум и гам. Стучали пишущие машинки – их стрекот, металлический, громкий и всегда оглушающий, чем-то напоминал пулеметную очередь. Перекрикивались сотрудники. Кто-то громко орал по телефону. Редактор на повышенном тоне давала кому-то указания. Бесконечно хлопали двери. Крики, суета. Сосредоточиться в такой обстановке было невозможно. А потому большинство материалов Сосновский брал писать домой.

В последние годы он все больше сторонился общества. Если раньше Володя искал встреч с творческими людьми, посещал бесконечные литературные вечеринки и клубы, то теперь все это осталось в прошлом, не вызывая ничего, кроме раздражения. Все больше и больше ему хотелось остаться в одиночестве в полной тишине и темноте, склонившись над листком бумаги, чтобы только свет от лампы, ручка в руке, белый листок бумаги – и никого вокруг. Попробовать рассортировать, определить, понять свои мысли, разобраться с ними.

Сосновский взрослел, его литературный талант креп и рос, и его стремление к уединению также было признаком духовного роста, для которого потребовалась тяжелая борьба с самим собой. Его способность к литературному творчеству тоже претерпела некую стадию роста. Володя стал более вдумчив, спокоен, уверен в себе. И это уединение, к которому он стремился все больше и больше, было его броней, надежно защищающей от враждебного внешнего мира, жить в котором и не потерять себя оказалось самым тяжелым из всех умений.

Володя и раньше обожал оставаться в помещении редакции один. Точно так же он обожал теперь в одиночестве находиться дома. Если когда-то его пугали пустые комнаты, то теперь все было наоборот – тишина и уединение становились его вдохновением. И он ценил их, как драгоценный дар, стараясь не тратить впустую счастливых для него минут.

Это не значит, что Сосновский сторонился людей, напротив. Он как и прежде был веселым, остроумным, интересным собеседником. В коллективе редакции его ценили, он пользовался авторитетом. Многие восхищались его несколько циничным юмором, ничего не зная о том, что именно таким образом изменились свойственные ему прежде высокомерие и надменность. И вместо того, чтобы издеваться над другими, Володя предпочитал издеваться над самим собой.

За ним бегала вся женская часть редакции – начиная от молоденьких машинисток и заканчивая бывалыми, опытными сотрудницами. Но все их попытки разбивались об окружавшую Сосновского внутреннюю броню, отражение которой лишь изредка проскальзывало в его равнодушных глазах. Володе все чаще казалось, что сердце его навечно покрыто ледяным панцирем, и ничто уже не сможет его растопить.

Впрочем, иногда это удавалось – в те редкие минуты уединения с бумагой и ручкой, когда из-под нагромождения из обломков внешнего мира все же чуточку показывалось его сердце – совершенно живое. Но так происходило все реже и реже. И Володя даже с некоей обреченностью понимал, что когда-то это закончится. Оттого и ценил эти часы тишины, особенно в редакции, стараясь приходить раньше и уходить позже всех остальных сотрудников.

Как ни странно, но такие счастливые минуты выпадали не утром и не поздним вечером, а именно в обед. К обеденному перерыву сотрудники разбегались по разным местам. Никто не хотел жевать на рабочем месте прихваченные из дому бутерброды, все искали возможность провести обеденный перерыв с толком и весело. А потому в помещениях редакции наступала тишина.