Тревога - Борис Георгиевич Самсонов

размышления Ярова Александр Петрович Свирин, секретарь партбюро местного кирпичного завода. Он, председатель совета общественного пункта охраны правопорядка, часто приходил к Ярову, своему заместителю.

Выслушав участкового, Свирин положил ему руку на плечо:

— Ты, Иван Иваныч, не горячись. Уж такая у нас с тобой работа. Человека вдруг не переделаешь, не станок ведь. Тут порой не знаешь, с какого боку, да как подступиться. Ну, а про авторитет… По-моему, у тебя есть. Только будь осторожен.

Незадолго до выезда оперативной группы для ареста Даниила Первача произошел случай, взволновавший жителей деревни.

Сентябрьский ветер завывал за окнами, и дружинники радовались, что вечер выдался спокойным. До конца дежурства оставался всего какой-то час, когда в опорный пункт охраны правопорядка прибежала плачущая женщина. Она показалась Ярову знакомой. Из ее сбивчивого объяснения трудно было что-то понять.

— Саша, возьми ребят и выясни, в чем дело, — сказал инспектор Иван Яров. А потом вспомнил, что уже видел эту женщину. Недавно судили ее сына. Следствие вел работник уголовного розыска Набин, и Яров помог ему размотать сложный клубок хитросплетений. Мать одного из осужденных просила Ярова передать сыну письмо. Оно запомнилось инспектору излиянием материнской справедливой горечи.

«Здравствуй, мой сын! — писала мать преступника. — Как обидно, что ты, моя кровь, стал на такой путь жизни. Я кормила тебя грудью, а теперь должна ходить в тюрьму! Как стыдно мне за тебя, сколько грязи в твоей душе! А самое главное — ты потерял совесть человеческую. Если случится, что не станет меня, не забудь мои руки и душу матери. Но если станешь на правильный путь жизни, не будет на свете человека счастливее меня. Поклон мой материнский до земли тем, кто поможет тебе в этом».

Эта самая женщина и привела дружинников в дом на окраине Затонихи. Здесь буйствовал пьяный хулиган, бывший дружок того из осужденных, кому было адресовано письмо. Увидев дружинников, дебошир приутих, покорно ответил на все вопросы («Беляков, работаю водителем на автобазе в Марьевке») и с готовностью согласился пройти в опорный пункт охраны правопорядка.

— Куртку надень, холодно, — остановил его дружинник Александр Криницкий.

Потом его товарищи скажут на следствии: «Саша Криницкий всегда и ко всем относится по-человечески». На улице, когда Беляков попросил разрешения закурить, к нему опять отнеслись снисходительно, освободили руки…

Беляков полез в карман. Никто не следил за его движениями: ведь вел себя пьянчужка тихо и спокойно. Поэтому Криницкий в первый момент даже не понял, что произошло, когда почувствовал резкую боль в животе. Но все-таки успел крикнуть: «Ребята, у него нож!» — и, падая, крепко вцепился в руку хулигана. Беляков рванулся, но пальцы теряющего сознание Александра разжались не сразу, и это помогло ребятам. Белякова обезоружили.

Саша Криницкий, к счастью, выздоровел. Но подумалось тогда Ивану, что на месте его должен был бы быть он — Яров. И кто знает, чем бы все закончилось. Умереть в мирное время от ножа хулигана не хотелось. Умирал уже… Но то было во время войны…

* * *

Впереди извилистой сероватой лентой вилась пыльная, в колдобинах, дорога. От зноя и горячего ветра пожелтели жухлой травой обочины. Слева и справа от них, вначале редкими перелесками, затем густой стеной раскинулся сосновый бор. Тишина таинственным саваном окутала окрестность, словно не гремел здесь минувшей ночью жестокий бой. Кругом следы опустошительного урагана войны, с невероятной силой прочесавшего лес огнем и металлом. Выворочены с корнем и повалены в кювет белоствольные раскидистые березы. В овальный нежный бок стройной сосны, лесной красавицы, обнажив рваную бело-зеленую рану (видно, с ходу врезался танк и подмял, сломал в талии, измолотил гусеницами раскинутые на замшелой земле ветви, в сморщенных, умирающих листьях еще хранившие остатки жизни).

Три советских солдата осторожно вышли из густых темных зарослей на дорогу, увидели, как зверски, беспощадно потрудился жестокий бурелом войны. Вместе с искореженными деревьями валялись трупы наших бойцов. Солдаты догадывались, что оказались в окружении, их часть приняла неравный бой и стремительно отступила. Где она сейчас? Ее искали бойцы. Отчаянно отбивались от наседавших фашистов, прорвали было кольцо, но неожиданно из засады вышли немецкие танки, расстреливая из пушек и пулеметов советских воинов.

Трое в поисках своих после того злополучного боя долго блуждали и к вечеру вторых суток вышли на широкую колею, не тронутую снарядами.

Но не успели они сделать и шагу, как услышали сзади громкую немецкую речь, пьяный смех, звуки губной гармошки. Немцы гурьбой выкатились из леса и оказались на лужайке перед дорогой, с которой минутой раньше сошли советские солдаты в густой лес. Их заметили, и фашистский офицер, беспечно шедший с засученными рукавами впереди десятка-двух солдат, крикнул по-русски:

— Стой!

В ответ прогремели выстрелы, фашисты залегли в кустарниках и открыли огонь по невидимым целям. Рассчитывая на свое численное превосходство, они пытались захватить наших в плен. Открыто и беспечно фрицы кинулись в атаку. Их встретил плотный огонь автоматов. Наши бойцы меняли позиции, переползая в высокой траве и зарослях с одного места на другое, прячась за толстыми стволами деревьев. Во время одной из таких перебежек Яров не рассчитал, поднялся выше, чем следовало, в ту же секунду споткнулся, упал в высокий травостой. Выше локтя левой руки пронзила огненная боль, хлестнула кровь.

В трех шагах от него плюхнулся пожилой солдат, из его затылка за ворот гимнастерки тонким ручейком текла кровь. Распластавшись широкой спиной на траве, он пытался пилоткой прикрыть голову. Яров схватил его автомат и сделал резкое отвлекающее движение вправо, мигом оказался на прежнем, пристрелянном месте, дополз до густого кустарника, укрылся в нем. Молодой солдат залег рядом с ним, целый и невредимый.

— Жми, Петро, дальше от просеки, — приказал Яров. — Я прикрою.

Пуля обожгла бок Ивана. Он дал очередь по фашистам, когда их каски показались над травой.

Петр метнулся в заросли. Иван сдерживал натиск немцев. Уже последний диск он примкнул к автомату. Раны мешали Ярову часто менять позиции. Немцы догадались, что он остался в одиночестве, и, теряя своих пьяных головорезов, пытались во что бы то ни стало взять бойца живым. Скрывший его кустарник был «пострижен» густыми очередями пуль, поредел, срезанные ветки завалили смельчака, замаскировали, но долго оставаться на одном месте было рискованно. От немцев его отделяла небольшая поляна. Каждый раз, когда они пытались перебежать ее, он вел прицельный огонь и, оставляя убитых, враги пятились назад. Фашисты пошли на хитрость: в нескольких местах они подняли каски, однако никто не стрелял, будто не видя мишеней. Немцы плотным кольцом окружили кустарник, где подозрительно затих русский. Пригибаясь, подкрались