Осень надежды - Александр Аде

Пролетаем этот невероятный город и оказываемся во дворе, где прошло мое детство. Даже не успеваю удивиться тому, что родной домик в два этажа не снесен, – мышка влетает в подъезд. Рву на себя подъездную дверь, которая отворяется медленно, как бывает во сне, скачу по ступенькам на второй этаж, влетаю в бывшую свою квартирку – почему-то уверен, что мышь именно там. В комнатах ее не обнаруживаю и тут же догадываюсь: наверняка юркнула в норку в кухонной стене.

Мчусь на кухню и вижу: на стульях, лицом ко мне, сидят мама и Анна и смотрят горестно и тревожно. Анна держит на коленях котенка по прозвищу Королек. Она говорит – а я не слышу, точно слова относит ветер. А в зеленых глазах котенка такое горе, будто он сейчас заревет, как младенец.

Снова бегу в комнату и гляжу в окно – на домик, что стоит метрах в ста от моего. В детстве я часто пялился на это зданьице, точнее, на большущую темно-коричневую трубу котельной рядом с ним. Особенно почему-то меня волновали скобы на трубе, уж очень хотелось по ним взобраться.

И вдруг перед домиком загорается красный свет, и раздается беззвучный трезвон. Догадываюсь, что это семафор, вижу, как поднимается шлагбаум, и двухэтажная халупа, превратившаяся в старинный паровоз, несется на меня, дымя громадной трубой…

Немудрено, что пробуждаюсь в холодном поту. Что означает этот сон? Похоже на предупреждение. Как бы то ни было, Анне о нем не рассказываю, отправляюсь к мусе-вениной общаге и жду, не вылезая из «копейки», сам не знаю чего.

Суббота, первый день ноября.

Примерно в половине пятого (сейчас загну красиво), когда светловатый мир примеряет вечерний наряд, Муся и Веня выпадают из общаги и деловито шагают вдаль. Моя «копейка» не спеша трогается за ними.

Кореша садятся в трамвай. Я следую параллельным курсом.

Они вылезают в знакомом мне с детства окраинном районе, застроенном низенькими домишками сталинской поры.

И у меня явственно екает сердце. Так и кажется, что приятели заглянут в мой двухэтажный домик, который уже не существует в природе, разрушен до основанья. Такой вот у меня маленький бзик: давнее соплячье прошлое никак не желает умирать во мне, наоборот, с каждым годом становится все ярче и разноцветнее. И воспоминания даже порой затмевают реальную жизнь.

Но Муся с Веней, совсем немножко, метров около ста не дойдя до моего старого двора, сворачивают вправо и отворяют дверку низенького строения, чьи окна – среди множества других – горят в угасающем мире… Господи, да ведь именно этот дом я видел во сне!..

Совершенно очумев, остаюсь в «копейке», не зная, что и подумать.

Через какое-то время прихожу в себя – и обнаруживаю, что памятной с детства высоченной трубы нет и в помине. Что вполне объяснимо: домишки перевели на газ, и котельная стала не нужна. Но отсутствие трубы почему-то тревожит меня. Уж лучше бы она была, угольным силуэтом врезаясь в небо. Мне было бы как-то спокойнее.

Только теперь замечаю, что домишко стоит углом, буквой Г, у которой «перекладина» раза в два короче «ножки». И эта дисгармония (или попросту уродство) тоже неприятно царапает душу…

Что-то я совсем раскис, как кисейная барышня. Включаю авторадио и по макушку погружаюсь в мешанину новостей и махровой попсы, как комаров отгоняя назойливо жужжащие мыслишки, напрямую связывающие недавний сон и нынешнюю явь.

Так проползает час… второй… медлительно тянется третий…

Ага! Из подъезда выскальзывают около десятка привидений и исчезают в темноте. Каждого – на короткий миг – озаряет лампочка над дверью, точно пересчитывает. Обнаруживаю среди фантомов Мусю и Веню, тихонько качу за ними, провожаю до общаги и двигаю домой.

* * *

В воскресенье, около полудня подъезжаю к вчерашней лачуге.

Рядовая старая приземистая песочного цвета халупа в два этажа. Крытая кровельным железом покатая крыша, кирпичные печные трубы. В пяти окнах (обалдеть!) цивильные пластиковые стеклопакеты, прочие рамы деревянные, ветхие, рассохшиеся. Двери – либо черные металлические, либо коричневые деревянные, и все оклеены обрывками объявлений, отчего издалека кажется, что они заляпаны снежками.

При свете дня домик напрочь утратил инфернальный ореол и выглядит хижиной дяди Тома и прочих неимущих дядь и теть.

На месте котельной с отсутствующей апокалиптической трубой, которая сейчас могла бы вонзаться в сияющее голубизной небо, скромный газончик со свалявшейся травкой, на нем справляет нужду рыжий котяра.

Мне везет: возле домика на лавочке одиноко восседает большая рыхлая старуха. На ней зеленое древнее, обглоданное молью пальто, такого же цвета мохеровый берет (волоконца шерсти окружают здоровенную бабкину башку наподобие нимба), канареечные рейтузы и черные сапожки.

Плюхаюсь рядом. Старуха уставилась в одну точку перед собой и даже не поворачивается в мою сторону.

Немного подождав, завожу приятную беседу:

– Думаю поселиться в вашем районе. Сам я живу в шестнадцатиэтажке на предпоследнем этаже. Опротивело до чертиков. Не, лифты, конечно, вещь хорошая, но только когда исправно работают. А если нет – прешься пехом аж на пятнадцатый этаж. В гробу я видал такую физкультуру! Осточертело жить в муравейнике, тишины хочется. А на коттедж денег нету, не олигарх. Вот и собираюсь сюда перебраться. Что и говорить, жилье у вас ветхое – серьезный минус. Зато такая квартирка куда дешевле моей. А это плюс. Значит, я еще и денежки срублю…

Тусклые старухины глаза оживают. Она обращает ко мне бородавчатое дряблое лицо, в котором проглядывает что-то жабье. Ей хочется поговорить. А я заливаюсь соловушкой:

– Мы с женой люди тихие. Дочка выросла, школу закончила и умотала в Москву, в университет. Столичной жизни, вишь ли, захотелось. Остались мы вдвоем куковать. Нам бы только, чтобы соседи нормальные были…

То ли в горле, то ли в желудке старухи что-то проворачивается, булькая и скрипя, и она выдает сиплым басом:

– У нас все спокойные. Бывает, конечно, кто и разбуянится, не без того. Но это редко.

Жду, что она начнет повествовать о жильцах дома, но старуха умолкает, поджав губы. Иду ва-банк:

– А еще попадаются секты разные… – и делаю наивные глаза.

– Это точно, – соглашается старуха, внимательно в меня вглядываясь.

– А между прочим, – вздыхаю я, – кто его знает, чего там проповедуют. Сначала они вроде никому зла не приносят, а потом, глядишь, или сами себя спалят вместе с домом, или примутся резать да взрывать, мало не покажется.

– Ну, наконец-то! – неожиданно говорит старуха. – А я уж было решила, что мои сигналы никому не нужны. И я вроде никому не нужная.

Не выдавая своего изумления, заверяю, душевно улыбнувшись:

– Вы еще сами не знаете, как необходимы.

– А все-таки документ покажите, – непреклонно заявляет старуха.

Вынимаю липовое удостоверение, когда-то купленное в переходе возле вокзала и не раз меня выручавшее.