Я был зятем Хрущева - Алексей Аджубей

Читатель, вероятно, помнит, как однажды бериевские молодчики хотели проверить ночью кабинет Хрущева, но его секретарь не пустил их туда. Подобные визиты в другие кабинеты проходили более гладко. Бериевские охранники, проверявшие телефоны, сейфы и кабинеты членов Политбюро ЦК партии, конфисковывали для своего хозяина из этих сейфов все, что попадало под руку, в том числе пачки облигаций.

Такие вот «игры» происходили в сталинском окружении.

Я хорошо запомнил странную фразу, брошенную однажды Ворошиловым на даче в Крыму, когда там отдыхал Хрущев. Было это летом 1958 или 1959 года. Ворошилов приехал в предвечерье, погуляли, полюбовались закатом, сели ужинать. Ворошилов, как это с ним случалось, проглотил лишнюю рюмку горилки с перцем: он весьма жаловал забористый украинский напиток. Лицо покраснело, так и казалось, что его хватит апоплексический удар. И вдруг он положил руку на плечо Никиты Сергеевича, склонил к нему голову и жалостливым, просительным тоном сказал: «Никита, не надо больше крови…» Все поняли, о чьей крови он говорит. Отчего-то беспокоила Климента Ефремовича казнь человека, которого он ненавидел! В деле Берия могли быть страницы, не украшавшие самого Ворошилова.

Доклад Хрущева о Сталине на XX съезде партии зачитывался на собраниях трудящихся. Я слушал его много раз, читал, когда бывал за границей: там его издали довольно быстро. В докладе приводится телеграмма, проясняющая отношение Сталина к пыткам заключенных. Я запомнил ее наизусть и на всю жизнь. «ЦК ВКП(б) проясняет, что применение методов физического воздействия в практике НКВД, начиная с 1937 года, было разрешено ЦК ВКП(б)… Известно, что все буржуазные разведки применяют методы физического воздействия против представителей социалистического пролетариата и притом применяют эти методы в самой отвратительной форме. Возникает вопрос: почему социалистические органы государственной безопасности должны быть более гуманными по отношению к бешеным агентам буржуазии и заклятым врагам рабочего класса и колхозников?

ЦК ВКП(б) считает, что методы физического воздействия должны как исключение применяться по отношению к известным и отъявленным врагам народа и рассматриваться в этом случае как допустимый и правильный метод. 20 января 1939 года».

Бросилось в глаза поразительное созвучие с теми «руководящими» документами, на которых я должен был основываться, когда в 1953 году писал в «Комсомольской правде» передовую статью о бдительности в связи с арестом врачей. Удивительное стилистическое и смысловое повторение. Аргументы маньяка. Телеграмма была разослана в 1938 году, после ликвидации Ежова; тогда считалось, что репрессии пошли на убыль.

В октябре 1941 фашистские войска стояли под Москвой. На счету был каждый солдат и каждый командир. Центральный аппарат НКВД эвакуировался в Куйбышев. Туда же отправляли и подследственных. Над Москвой стлался едкий дым, летели черные хлопья сжигаемых документов, но этот список не подлежал утрате. Журналист Аркадий Ваксберг разыскал его в архивах. Документ потрясает своей жестокостью и бессмысленностью. В нем поименованы 25 человек. Выдающиеся военачальники, так необходимые обороне Москвы: помощник начальника Генерального штаба, дважды Герой Советского Союза, генерал-лейтенант авиации Я. В. Смушкевич; начальник управления ПВО, Герой Советского Союза, генерал-полковник Г. М. Штерн; заместитель наркома обороны, Герой Советского Союза, генерал-лейтенант авиации П. В. Рычагов; заместитель наркома обороны, командующий войсками Прибалтийского военного округа, генерал-полковник А. Д. Локтионов; заместитель начальника Главного артиллерийского управления НКО СССР Г. К. Савченко, начальник этого управления С. О. Склизков, начальник военно-воздушной академии генерал-лейтенант Ф. К. Арженухин, заместитель начальника управления вооружений Главного управления ВВС И. Ф. Сакриер, Герой Советского Союза генерал-майор авиации И. И. Проскуров, артиллерийский конструктор Я. Г. Таубин, и многие другие.

Что ожидало этих людей?

«Акт. Куйбышев. 1941 год, октября 28 дня, мы, нижеподписавшиеся, согласно предписанию Народного комиссара внутренних дел СССР, генерального комиссара государственной безопасности тов. Берия Л. П. от 18 октября 1941 года за № 2756/Б, привели в исполнение приговор о ВМН (высшая мера наказания) – расстрел в отношении следующих 20 человек осужденных…» Среди расстрелянных – Г. М. Штерн, А. Д. Локтионов, Я. В. Смушкевич, Г. К. Савченко, П. В. Рычагов, И. Ф. Сакриер и другие…

Они погибли в бериевских застенках.

А под Москвой в эти дни чаша весов замерла. Маршал Г. К. Жуков, когда его спросили о самом памятном и тревожном сражении войны, ответил, что это битва под Москвой: там проходил роковой рубеж.

Ворошилову было что вспомнить во время суда над Берия.

Есть в деле Берия еще одна страшная история. Она связана с Николаем Ивановичем Вавиловым, замечательным ученым, генетиком, которого при жизни называли гением. Вавилова арестовали летом 1940 года, в то время когда он объезжал земли солнечной Буковины. Арестовали прямо в дороге. Остановили запыленный автомобиль и пересадили в другой, который увез его навсегда.

За день до этого Николай Иванович написал письмо сыну. Последнее. Несколько вполне спокойных строк о том, как он познает философию Карпат, как трудно с передвижением. Скоро он надеялся быть дома.

Это не сбылось. Лысенко и его приспешники перевели научный спор о генетике в политическое русло. Сталин, которому всюду мерещились шпионы, приказал арестовать Вавилова. Особое совещание проштамповало приговор: «смертная казнь».

Потянулись страшные месяцы в Бутырской тюрьме. Вавилов писал Берия, но не получал ответа. И вот однажды, уже в сентябре 1941 года, Нина Теймуразовна обратилась к мужу с просьбой принять академика Прянишникова. Она была его ученицей – агрохимиком, кандидатом наук, понимала, конечно, какой дикой несправедливостью было осуждение Вавилова.

Берия встретился с академиком. Свидетели тех лет рассказывали, что Прянишников вернулся с приема подавленным. Берия ничего не пообещал. Правда, Вавилова вызвали на новую серию допросов, но тут подошел октябрь 1941 года. Фашисты стояли у стен Москвы. Вавилова спешно этапировали в Саратов. Начальник тамошней тюрьмы сказал заключенному, что никаких указаний на его счет не получал, приговор остается в силе…

Почти два года в ожидании смерти. Он пишет новые письма, и в них одна мольба – дайте работать. Все без ответа. Направляет просьбу о помиловании Калинину. Он так и не узнает, что Всесоюзный староста «выпросил» его голову у Сталина. Смертную казнь заменили на двадцатилетнее заключение. Но до узника весть эта не дошла. В январе 1943 года Вавилов умирает от болезней и истощения. Неизвестно, где его могила. Лишь много позже, уже после XX съезда, на Саратовском кладбище обозначат плитой условное место его захоронения.

Трагически пересеклись на саратовской земле линии жизни и смерти Николая Ивановича. Сюда, в этот город, в 1920 году он написал письмо Елене Ивановне Барулиной, своей будущей жене. В нем есть пронзительные строки: «Милая Лена, сегодня приехал в Москву и получил твое первое письмо. Оно было мне так нужно… Для того чтобы любовь была крепка и сильна, надо знать друг друга, понимать.