Тайра. Путешествие на Запад - Виталий Абанов

надо человека калечить? Там же как, ежели в кандалах всю ночь простоит, так руки затекут и онемеют, запаришься растирать. А если два дня, так и суставы выдернет… девка то чай не виновата ни в чем. Хочешь, чтобы сидели в подземелье — так пусть сидят, сними кандалы только. Не по-людски это.

— Ты бы мне не указывал что по-людски, а что нет! — взъярился вдруг барон: — я тебе с ходу могу Кодексы и указания процитировать как надлежит с особо опасными преступниками поступать! Никаких оснований считать, что это он один преступник, а дева — святая! Вообще может магией они владеют, чтобы знаков не сложили пальцами, али иного колдовства не сотворили… вот и кандалы. Ничего с ее руками не сделается, сниму ее через две-три свечи. И его сниму тоже. Пусть немного повисят, подумают. А там мы с тобой винишка допьем, да палача кликнем… дабы допрос учинить подобающий.

— Палача? Не было у нас палача испокон. Ты опять собираешься кожаный передник на себя напяливать?

— Вижу, что осуждаешь. Осуждаешь? Вижу. Вот ты мне скажи, как ты столько лет в Легионах Имперских и такой вот белоручка? Мы тут на Границе самим Богом Императором поставлены дабы скверну и ересь в дом наш не пустить, стоять стеной на пути и если для этого порой надо на такие вот… решатся. Думаешь оно мне надо? Думаешь я прямо хочу девку этого школяра на дыбу вздернуть, да платьишко с нее сорвать и для начала пяток плетей по коже ее гладкой да упругой вкатить, да так чтобы выгнуло ее да заголосила она наконец, да личико ее исказилось болью? Ты вот думаешь, что я прямо сладость от этого испытываю? Да нет. Мне главное, что ни она ни он — не являются угрозой для Империи, вот выясню я это и ежели нет в них ни ереси, ни заговора — то и отпущу их восвояси. Травницу попрошу вылечить, рубцы да шрамы мазью лекарственной смазать, суставы вывернутые вправить, и даже дам отлежаться тут месяц-другой, в себя прийти. А как поправятся — так и пусть идут куда глаза глядят, хоть в Западный Мо, хоть в Пустоши, хоть обратно в Лес возвращаются. Я — человек служивый.

— Кабы я тебя, баронья твоя морда, знал всего годик — так я может быть и поверил бы. — хмыкает сержант: — да только мы с тобой в этой глуши почитай лет двадцать как вместе. Слов нет, человек ты служивый и Императору верен как последний камень в основании его дворца. Но и шкуру с ладной девки кнутом спустить — тебе тоже за сладость. Просто… повод тебе нужен. Ежели так, то ты и верно не тронешь. Просто так придумывать не будешь. Но ежели повод будет, то развернешься. Все одно девке этой теперь отсюда путь только через твою постель, уж больно она ладная. Так я и говорю — ты не калечь ее, тебе ж самому потом… красота штука такая… преходящая. Пару раз кнутом да и нету красоты. Повисит сейчас денька два — и суставы плечевые вывернет, да не дай бог задохнется… али сердечко не вывезет. Ты же видел, умом она скорбна, таких жалеть надобно. Видел, да? Как она к нему поворачивается и такая «можно теперь я их всех убью?». Спокойно так, будто и впрямь может. У нас тут стража, да и мы с тобой вдвоем бывалые вояки и при оружии, а она… говорю тебе, скорбна умом. Как дите чисто.

— Ооо… — барон откинулся на спинку стула и смерил сержанта взглядом. Присвистнул. Ухмыльнулся. В зал стремительно влетела Марженка и еще одна дворовая девка, обе несли кувшины с вином из погреба. Кубки были тотчас наполнены, Марженку полапали за перси немалые и спросили, что там с жареным мясом, Марженка вяло отбивалась и объясняла что повара пришлось будить, а он ворчит спросонья и только огонь развел. Вторая девка поставила кувшины с вином и поклонилась, встала рядышком, стараясь не поднимать взгляд.

— Девчонки! — отпустил наконец Марженку барон и поднял вверх свой кубок: — Марженка! Гия! Тебя же Гия звать? Надо же имечко… в честь Благочестивой Матушки Бенедикта. Так, о чем я… ах, да. Девчонки! Вы видите этого старого пня? Да не на меня, на него смотрите! Да! Вот, и в его заскорузлую душу проникла симпатия и амурные страсти. Он у нас оказывается дамский угодник.

— Серьезно? — хлопает глазками Марженка и бросает быстрый взгляд на сержанта: — а… кто его избранница? Я бы замуж не прочь…

— Тихо ты, курица! — хлопает ладонью по столу барон: — ежели он тебе по нраву, так я вас завтра обвенчаю! Что скажешь, старый вояка? Перед лицом Императора и людей этого удела — нарекаю вас мужем и женой и можете творить прелюбодеяния!

— Не богохульствуй уже. — морщится сержант: — какой из тебя пастырь. Марженка, ты этому старому козлу на кухне передай, что ежели он мясо опять пережарит, то я ему пинков надаю. Не поленюсь, спущусь в кухню для этого.

— А кто тогда? — не унимается Марженка: — потому как ежели не я, тогда кто? Лусинья эта? Так она горбатая… да хромая. Из молодых кто? Так у них еще и не выросло ничего еще, это что же получается нашему сержанту такие нравятся? Когда совсем еще дитя? Слышала я что в городе…

— Ой, заткнись, Марженка, а то и тебя на стенку повешу — морщится барон и Марженка послушно замолкает. Видно, что ей невтерпеж, но молчит. Барон больше лает, чем кусается, но порой под горячую руку можно и выхватить.

— Ступайте. — машет рукой барон и две девки, бросая любопытные взгляды на сержанта — удаляются из зала. Барон смотрит на сержанта, пристально так смотрит.

— Ничего подобного — наконец говорит тот и отпивает вина из кубка: — лирийское? Последняя бочка ж осталась! Расщедрился ты и…

— Ты мне баки не крути — начинает барон и наклоняется вперед: — говори, ну?

— Так я и говорю — лирийское. Последняя бочка. Как ты без вина будешь? Да, остались две бочки вина из Южных Пределов и одна бочка столичного кисляка, но разве ж это вино? Уверен, что нет. Одна надежда что караван в этом месяце раньше пройдет… или можно рейд организовать в Пустоши… у них там свои рецепты. А что, давненько мы фляги с горьким пойлом не трофеили, глядишь и девок смуглых подберем… все одно скукотища. — говорит сержант.

— Уходишь от ответа? Ну, ну. Изволь отвечать прямо, когда тебя сюзерен спрашивает — никак по душе тебе эта девка, что со школяром прибыла? — барон утыкает свой толстый как сосиска палец в сержанта и тот недовольно морщит свое испещренное шрамами лицо.

— Вовсе нет. — говорит сержант и наливает себе еще вина: — вовсе нет. Так то