Модеста Миньон - Оноре де Бальзак

Читая последнее письмо Модесты, приведенное ниже, мы уже видим вдали Фазаний остров[66], куда добрались наши влюбленные, следуя по извилистому лабиринту этой переписки.

XII

«Г-ну де Каналису.

Будьте в воскресенье в Гавре. Войдите в церковь, обойдите ее один или два раза после поздней обедни и уходите молча, не задавая никому вопросов; вденьте в петлицу белую розу. Затем возвращайтесь в Париж, и вы найдете там ответ, но, возможно, он не будет тем, что вы ожидаете, ибо будущее, как я уже говорила вам, пока не принадлежит мне. Но разве не было бы безумием с моей стороны сказать вам «да», не видя вас? Когда же я вас увижу, я смогу сказать «нет», не оскорбляя вас: я уверена, что останусь неузнанной».

Это письмо было отправлено накануне того дня, в который разыгрался поединок между Модестой и Дюме, не приведший к ожидаемым результатам. Счастливая Модеста с лихорадочным нетерпением ждала воскресенья, когда ее взор должен был одобрить или отвергнуть того, кого выбрали ее ум и сердце; она ждала торжественнейшей минуты в жизни женщины, а после трехмесячного сладостного общения душ даже самой восторженной девушке такая минута кажется вершиной романтики. Все участники этой сцены, за исключением матери, приняли за спокойствие невинности то оцепенение, в котором жила Модеста, ожидая встречи. Как бы ни были сильны законы семьи и узы религии, но всегда существовали и будут существовать Юлии д'Этанж[67]и Клариссы[68]— души, переполненные чувством, словно кубок драгоценным вином, и достаточно божественного дуновения любви, чтобы оно перелилось через край. Представьте же себе, какая сила души, какая энергия понадобились Модесте, чтобы не выдать себя и сдержать ликование своей молодости? Заметим, что воспоминание о сестре оказалось могущественнее преград, воздвигаемых обществом. Это воспоминание закалило волю девушки, и любые соблазны не могли бы заставить ее нарушить свой долг по отношению к отцу или к семье. Но какие бурные порывы скрывало это внешнее спокойствие! И могла ли мать не догадаться о них?

На следующий день, около полудня, Модеста и г-жа Дюме отвели г-жу Миньон в сад и усадили ее на солнышке среди цветов. Слепая повернула в сторону океана свое бескровное, увядшее лицо, вдохнула полной грудью морской воздух и взяла руку Модесты, сидевшей подле нее на скамье. Но мать не могла и не хотела задать своей дочери решительный вопрос; она заранее прощала ее и в то же время желала предостеречь свое дитя, ибо отгадала ее любовь, и Модеста казалась ей девушкой исключительной так же, как и мнимому Каналису.

— Только бы твой отец вернулся вовремя! Если он не поспешит, он найдет лишь тебя одну из всех, кого любит! Обещай мне еще раз, Модеста, никогда его не покидать, — сказала она нежно, как может говорить только мать.

Модеста поднесла ее руки к губам и, покрывая их поцелуями, ответила:

— Неужели мне нужно повторять свое обещание?

— Ах, дитя мое, я сама покинула отца и последовала за мужем! А между тем мой отец был одинок, я была его единственной дочерью. Не за это ли бог карает меня всю жизнь? Вот о чем я тебя прошу: не выходи замуж без одобрения отца, оставь для него уголок в своем сердце, не жертвуй им ради собственного счастья, и пусть он живет в твоей семье. Уже давно, когда еще глаза мои видели, я сообщила ему в письме свою последнюю волю, и он исполнит ее. Я настоятельно прошу его оставить за собой все состояние, и не потому, чтобы я хоть минуту сомневалась в тебе, но можно ли быть уверенной в зяте? Да разве я сама, дитя мое, была благоразумна? Одно мгновение решило мою жизнь. Красота — эта лживая вывеска — не обманула меня. Даже в том случае, если тебе суждено то же самое, если и тебя, как некогда твою мать, пленит красивая внешность, поклянись мне, Модеста, что ты не будешь препятствовать отцу собрать сведения о поведении, душевных качествах в прошлом твоего избранника, случись тебе отличить кого-нибудь.

— Я никогда не выйду замуж без согласия отца, — ответила Модеста.

Выслушав этот ответ, г-жа Миньон погрузилась в глубокое молчание, и, лишь вглядевшись в застывшие черты ее лица, можно было догадаться, что она, как и все слепые, сосредоточенно размышляет, вслушиваясь в только что отзвучавшие слова.

— Дитя мое, — заговорила наконец г-жа Миньон, — не забывай о проступке Каролины. Из-за него я схожу в могилу, а твоего легкомыслия отец не переживет; я знаю, он пустит себе пулю в лоб, на земле для него не будет ни жизни, ни счастья.

Модеста отошла на несколько шагов, а когда она подошла к матери, г-жа Миньон спросила ее:

— Почему ты отходила от меня?

— Я плакала, маменька, — ответила Модеста.

— Поцелуй же меня, мой ангел. Ты никого здесь не любишь, за тобой никто не ухаживает? — спросила мать, держа ее на коленях и прижимая к своему сердцу.

— Нет, маменька, — ответила юная иезуитка.

— Можешь ли ты мне в этом поклясться?

— О, конечно! — воскликнула Модеста.

Г-жа Миньон промолчала, она все еще сомневалась.

— Значит, если ты изберешь себе мужа, твой отец будет знать об этом? — заметила она наконец.

— Я это обещала и моей сестре и тебе. Могу ли я совершить какой-нибудь проступок, когда я ежедневно, ежечасно вижу надпись на своем кольце: «Помни о Беттине». Бедная сестра!

За словами «бедная сестра» наступило непродолжительное молчание, и из потухших глаз матери полились слезы, которых не могла осушить Модеста, хотя она и обнимала ее колени, повторяя: «Прости, прости, маменька!» — а в это самое время славный Дюме взбирался по склону Ингувиля, и притом весьма быстрым шагом, — невиданное явление в жизни кассира.

Некогда три письма принесли разорение, ныне одно письмо возвращало богатство. В это утро Дюме получил через капитана, вернувшегося из плавания по Китайскому морю, первое известие от своего хозяина, от своего единственного друга.

«Г-ну Дюме,

бывшему кассиру банкирского дома Миньон.

Дорогой Дюме, я прибуду вслед за кораблем, с которым посылаю тебе это письмо, конечно, если во время плавания не случится какой-нибудь неожиданности. Мне не хотелось покидать своего судна, к которому я уже успел привыкнуть. Я сказал тебе, уезжая: «Нет вестей — добрые вести». Но первые же слова этого письма тебя, без сомнения, обрадуют, ибо вот они, эти слова: у меня семь миллионов, не меньше! Значительная часть этого богатства заключается в грузе индиго, одна треть — в верных французских и английских бумагах, а остальное — в чистом золоте. Деньги, которые ты мне перевел, помогли мне округлить свое состояние до той суммы, которую я заранее определил, а именно: по два миллиона моим дочерям и три миллиона франков для моего существования в довольстве и спокойствии. Я оптом сбывал опиум торговым домам в Кантоне, каждый из которых в десятки раз богаче меня. Вы себе в Европе и представить не можете, до чего богаты китайские купцы. Я закупал опиум в Малой Азии по низкой цене и доставлял его торговым компаниям Кантона. Последнюю свою поездку я совершил на острова Малайского архипелага, где мне удалось обменять опиум на превосходнейшее индиго. Возможно поэтому, что у меня на пятьсот — шестьсот тысяч франков больше, чем я тебе сказал, так как я считаю индиго по своей цене. Чувствую я себя прекрасно, за все время ни разу не болел. Вот что значит трудиться ради своих детей. Уже на второй год после отъезда я приобрел красивый бриг водоизмещением в семьсот тонн, построенный из индийского дуба и обшитый медью; устройство и расположение кают сделано согласно моим указаниям. Этот корабль — я дал ему название «Миньон» — тоже немалая ценность. Жизнь моряка, непрестанная деятельность, неизбежная при подобных торговых делах, мои старания стать в некотором роде капитаном дальнего плавания — все это закалило мое здоровье. Рассказывая тебе обо всем этом, разве я не говорю о моих двух дочерях и о любимой жене? Надеюсь, что, узнав о моем разорении, негодяй, лишивший меня Беттины, покинул ее, и блудная дочь вернулась в отчий дом, в наш коттедж. Очевидно, мне придется увеличить ее приданое. Вы четверо — две мои дочери, жена да ты, Дюме, — все эти три года не выходили у меня из головы. Ты теперь богат, Дюме. Не считая моего состояния, твоя личная доля составляет пятьсот шестьдесят тысяч франков; посылаю их тебе именным чеком на банкирский дом Монжено, который уже получил соответствующее уведомление из Нью-Йорка. Еще несколько месяцев, и я увижу всех вас — надеюсь, в добром здравии. Теперь вот что, дорогой мой Дюме: я пишу только тебе одному, ибо хочу сохранить в тайне то, что я стал богат; прошу тебя также подготовить моих дорогих ангелов к радостной вести о моем возвращении. Мне надоела торговля, и я думаю покинуть Гавр. Меня чрезвычайно волнует вопрос о будущем моих дочерей, о их замужестве. Какие-то зятья у меня будут? Я намерен выкупить земли и замок Лабасти, учредить майорат[69]по крайней мере в сто тысяч франков дохода и просить короля передать мое имя и титул одному из моих зятьев. Ты ведь знаешь, мой бедный Дюме, что случившееся с нами несчастье вызвано роковым блеском богатства. Из-за этого я и потерял честь одной из дочерей. Я как-то отвозил на Яву несчастнейшего отца, голландского негоцианта, обладателя девяти миллионов, который лишился обеих дочерей, так как их похитили какие-то негодяи, и мы оба плакали с ним, как дети. Итак, я не хочу, чтобы люди знали о моем богатстве. Вот почему я высажусь не в Гавре, а в Марселе. У меня есть помощник, провансалец Кастанью, старый слуга моего семейства, которому я помог составить небольшое состояние. Я дам Кастанью нужные распоряжения относительно выкупа Лабасти, а сам договорюсь через посредство банкирского дома Монжено о продаже индиго. Весь свой капитал я положу во Французский банк и приеду к вам с состоянием в один миллион франков, заключающимся в товарах. Таким образом, все будут считать, что у моих дочерей по двести тысяч приданого. Выбрать зятя, которого я сочту наиболее достойным жить вместе с нами и наследовать мое имя, герб и титулы, — вот моя самая серьезная забота. Я хочу, чтобы мои зятья были, как и мы с тобой, люди испытанные, твердые, прямые, а главное — честные. Я ни минуты не сомневался в тебе, старина. Полагаю, что моя милая и добрая супруга и ты со своей женой сумели воздвигнуть неприступную стену вокруг Модесты и что я скоро запечатлею полный надежды поцелуй на чистом челе оставшегося мне непорочного ангела. Беттина-Каролина будет богата. Надеюсь, вы сумели скрыть ее проступок. После того как мы воевали и занимались торговлей, мы примемся за земледелие, и ты будешь моим управляющим. Подойдет ли это тебе? Итак, старый друг, предоставляю тебе полную свободу действий в отношении моей семьи: ты можешь умолчать или рассказать им о моих успехах. Полагаюсь на твою осторожность. Поступи так, как найдешь нужным. За четыре года характер людей мог сильно измениться. Прошу тебя быть в данном случае судьей, так как опасаюсь слишком нежной любви моей жены к дочерям. Прощай, Дюме. Передай моим девочкам и жене, что я каждый день целовал их мысленно утром и вечером. Посылаю второй чек на сорок тысяч франков, также на твое имя; эти деньги предназначаются моим дочерям и жене на расходы до моего приезда.