Замыслы - Саша Филипенко

Мои школьные друзья всегда завидовали мне: какой у тебя крутой отец. Сколько раз, восхищались они, он разрешал нам пить пиво, материться, смотреть порнушку! Его никогда не интересовали твои оценки, твоя дисциплина, то, как ты одет. У тебя, Саня, очень, очень крутой отец!

Кажется, папа так до конца и не понял, что с ним произошло. Такое бывает. Потерпев несколько серьезных поражений, он принялся упрекать во всем свое окружение, но никогда – себя. В потере работы было виновно государство, в несчастной судьбе – история, в фактической утрате жены – брат. С годами отец стал искренне полагать, что пьет только потому, что его сын предатель. Впрочем, алкоголизм никогда не был его единственной проблемой. Папа любил ходить налево, проигрывать деньги в карты. Отец обожал спорить на деньги, на деньги же играть на бильярде. Алкоголизм просто вырвался вперед. Алкоголизм стал проблемой номер один – алкоголизм стал решением всех проблем. Все смешалось в его голове. Все стало на свои места.

Сын, сетовал отец, уехав в Москву, брал деньги у дяди. Дядя, возмущался отец, спал с мамой. Или не спал. Сын мог только догадываться об этом, думал отец. Так или иначе, долгие годы сын брал деньги, а теперь, когда, как ему казалось, наступало время отдавать – отдавать отказывался. Не дяде, но ему, отцу.

Отец считал, что мой дядя что-то значит для меня. Папа не мог поверить, не мог или не хотел принять, что мне было совершенно наплевать на его братца. Отец не мог уяснить одной элементарной вещи: все, о чем я мечтал, – чтобы отец мой был человеком спокойным, трудолюбивым и, по возможности, малопьющим. Я хотел, чтобы отец был человеком простым и заурядным. Я мечтал разговаривать с ним о бесполезных вещах, я хотел обсуждать с ним футбол и играть в шахматы, но он не понимал. Он думал, что я жду от него кресла министра энергетики. И круг замыкался. Я хотел, чтобы он стал человеком, и он – чтобы человеком стал я. Я ненавидел и любил его, он ненавидел и любил меня. Мы забирались в тупик. Я считал его ничтожеством, и он не делал ничего, чтобы изменить мое мнение. Вместо этого он присылал сообщение: «Треть дома принадлежит тебе – оплати хотя бы треть квартплаты в этом месяце».

Господи, думал я, господи, что же с ним произошло? Что должно произойти с человеком, чтобы он стал подобен ничтожеству? Как мужчина в шестьдесят с лишним лет может позволить себе писать такие сообщения сыну? Как он, отец мой, человек, который должен был быть для меня примером, может позволить себе писать нечто подобное? Как может он, мужчина, в шестьдесят лет выпрашивать деньги на треть квартплаты? Как может родиться замысел такого письма? Как может он, думал я, здоровый мужик смириться с тем, что его друзья звонят мне и просят о помощи для него? «Саша, ты бы не забывал отца – он все-таки вырастил тебя». Как?!

Отец ждал, что каждый месяц, исправно, я буду передавать ему деньги, которые позволят беззаботно смотреть программы, что я пишу. Мой отец не хотел работать. Ни в коем случае. Совсем. Он умел только строить из себя крутого парня, рассказывать, что когда-то у него было много денег, и обвинять меня во всех своих несчастьях.

Время от времени он продавал какие-то вещи, но в конце концов вещей почти не осталось. Кажется, в этот момент он окончательно сошел с ума. Неделя за неделей он занимался только тем, что вспоминал о предметах, которые, как ему казалось, я утаил от него и продал. Отец вспоминал, что в четырнадцать лет у меня был велосипед, но потом он куда-то пропал. О том, что велосипед этот был давно украден, мой отец забывал, он не хотел в это верить, он хотел верить только в то, что его сын приехал из Москвы, тайком продал двадцатилетний велосипед за десять лат и утаил от него эти деньги. Он верил в это. Он искренне полагал, что я мог так поступить.

«Что ты сделал с велосипедом?»

Отец страдал. Он не понимал, почему сын, почему его родной сын отказывается каждый месяц передавать деньги. Его не интересовало, что у меня есть жена и дочь, не интересовало, что каждый месяц я сажусь с выручкой и начинаю делить ее между дочерью и родителями, всякий раз решая, как сделать так, чтобы никого не обделить. Папу волновало только то, что деньги эти у меня были. Словно акула кровь, он чувствовал их запах. Он их желал. Он хотел, чтобы я их отдал. Он нуждался в них. Он уставал жить без денег. Он привыкал, но уставал. Ему хотелось пойти в магазин и купить все, что он захочет. Он многого хотел – мой отец не хотел лишь работать. Он утверждал, что работы нет. Что работу не найти. Он не выходил из дома, не звонил по объявлениям, но всякий раз доказывал, что вакансий нет. Если раз в год ему удавалось устроиться на работу, то уже через месяц его увольняли. Отец искренне винил работу в том, что после первой получки бывает запой. В связи с этим он не понимал, почему мне так сложно давать ему хотя бы триста лат в месяц. Этого бы ему вполне хватило на то, чтобы жить. «Неужели так сложно?!» – думал он. «Неужели так сложно?!» – думала она.

Мама. Моя мама. Избалованная девочка. Однажды, я был, наверное, классе в четвертом, мама приехала за мной в школу. Родители отдавали меня на весь день и забирали лишь в восемь вечера, после ужина. Я сидел на деревянной скамье, ждал одного из них, и вдруг вошла она. На ней была дорогая шуба, на ее руках позвякивали украшения. Мама была слишком хороша для нашей вахты, для нашего вестибюля. В те времена мало кто мог позволить себе так выглядеть. Я помню, как дети и учителя смотрели на нее. Кажется, в тот далекий вечер я впервые понял, что моя мама ставит себя выше других.

Мы никогда не были по-настоящему близки. Мама всегда занималась только собой. Я хорошо запомнил один случай: мне было года четыре, я играл на пляже, мама болтала с подругами. Я сказал ей, что хочу в туалет. Мама не обратила внимания. Ей было весело. Мама была хохотушкой. Я повторил, что хочу писать, но она вновь не отреагировала.

– Мама, мама, я хочу писать!

– Сейчас, дай договорю!

– Ах так?! – разозлился я. – Тогда вот! – и я написал прямо в штаны. – Ну что? – засунув руки в карманы, спросил я. – Теперь идем?

– А теперь-то зачем? – смеясь надо мной, ответила мама. – Теперь иди гулять.

Моя мама никогда не была человеком чутким. Думаю, все дело в том, что материнство свалилось на нее слишком рано, застигло врасплох. Мама любила выпивать и веселиться. Мама хотела жить. Она часто брала меня на дискотеки и заставляла танцевать, не понимая, что это не доставляет мне никакого удовольствия, но, напротив, мучает. У мамы было много интрижек, и история с дядей была лишь одной из них. В течение нескольких лет он появлялся у нас каждый день. Кажется, мама даже не понимала, что я все вижу. Взрослые полагают, что дети глупы, но все ровным счетом наоборот.

Однажды я оговорился и назвал своего дядю папой. Я очень долго переживал, мне было стыдно перед отцом, который не слышал этого и, думаю, так никогда об этом и не узнал. Мне было больно, мне было тяжело, и боль моя, несомненно, должна была найти выход. И я возненавидел мать. Я не мог простить ей этой оговорки. Ненависть моя была настольно сильна, что я перестал замечать ее. Все мои конфликты с отцом были связаны с тем, что я очень любил его и, насколько это было возможно, старался разрешить наши противоречия. С мамой никаких конфликтов не было. Мамы не существовало.