Крепкие мужчины - Элизабет Гилберт

– Поменьше умоляйте, – всегда советовала она Сенатору. – Побольше убедительности.

Конечно, некоторые из находок Сенатора Саймона были неинтересными. Он собирал все что попало и куратором был кое-каким – не тем, кто сортирует находки и выбрасывает не представляющие ценности. Сенатор считал, что все старинные предметы ценны. На острове люди редко что-либо выбрасывали, поэтому, естественно, почти каждый подвал на Форт-Найлзе уже представлял собой в некотором роде музей – музей старых, ненужных рыболовных снастей, вещей, принадлежавших умершим предкам, или музей игрушек давно выросших детей. Но никто ничего из этих вещей не сортировал, не заносил в каталог, не объяснял, что это за вещь, поэтому желание Сенатора создать музей, безусловно, было благородным.

– Самые простые вещи, – постоянно объяснял он Рут, – становятся редкостями. Во время Гражданской войны самой распространенной вещью в мире был синий шерстяной мундир солдата армии северян. Разве солдаты хранили эти мундиры после войны как сувениры? Нет. О, конечно, где-то сохранились красивые генеральские мундиры и красивые кавалерийские штаны, но никому в голову не приходило сберечь простой синий солдатский мундир. Мужчины возвращались домой с войны и надевали эти мундиры для работы в поле, а когда мундиры рвались, жены пускали их на тряпки или вырезали из них квадратики для пледов. Словом, в наши дни совсем простой солдатский мундир времен Гражданской войны – самая большая редкость в мире.

Он объяснял все это Рут, укладывая в корзину пустую коробку от кукурузных хлопьев или неоткупоренную банку консервированного тунца. К корзине был привязан ярлык с надписью «ДЛЯ БУДУЩИХ ПОКОЛЕНИЙ».

– Нам не дано сегодня знать, что станет ценностью завтра, Рут, – говорил Сенатор.

– Хлопья? – недоверчиво спрашивала Рут. – Хлопья, Сенатор? Хлопья?

В общем, не было ничего удивительного в том, что очень скоро в доме Сенатора стало не хватать места для его разрастающейся коллекции. Не было ничего удивительного и в том, что Сенатор воспылал идеей разместить музей в здании магазина компании «Эллис-гранит», которое пустовало уже сорок лет. Здание разрушалось, оно было совершенно бесполезно. И тем не менее мистер Эллис ни разу не дал Сенатору ответа, не кивнул, он молчал и игнорировал все попытки поговорить с ним. Лэнфорд Эллис как будто ждал, что Сенатор охладеет к этой идее, как будто ждал, что переживет Сенатора, и тогда уж все разрешится само собой – решать ничего не придется.

По проливу кругами ходили омаровые лодки. Сидя на краю утеса, Рут рассмотрела лодку мистера Ангуса Адамса, лодку мистера Дьюка Кобба и лодку своего отца. А за этими лодками она увидела четвертую. Возможно, она принадлежала кому-то из рыбаков с острова Корн-Хейвен. Канал был заполнен таким количеством поплавков (которыми отмечали омаровые ловушки), что казалось, будто в воду высыпали конфетти. В этом проливе рыбаки ставили ловушки чуть ли не одну на другой. Добывать здесь омаров было рискованно. Границу между Форт-Найлзом и Корн-Хейвеном никто никогда не устанавливал, и нигде за нее так не спорили, как в проливе Уорти. Рыбаки с обоих островов сами определяли территорию лова и ревностно ее оберегали. Порой они срезали чужие ловушки, порой устраивали коллективные атаки на чужие территории.

«Им только волю дай, – ворчал Ангус Адамс, – так они свои ловушки у нас на крыльце поставят». На острове Корн-Хейвен, ясное дело, то же самое говорили о ловцах омаров с Форт-Найлза. И те, и другие были правы.

В тот день Рут Томас показалось, что лодка с Корн-Хейвена стоит чуть ближе к Форт-Найлзу, но точно сказать было трудно, даже глядя на пролив с высоты. Рут попыталась подсчитать число цепочек поплавков. Она сорвала травинку и, зажав ее пальцами, сделала из нее свисток. Она затеяла игру: представила, что видит это зрелище впервые в жизни. Она зажмурилась на несколько секунд и медленно разжала веки. Море! Небо! Это было так красиво. Она жила в таком красивом месте! Рут попробовала взглянуть на омаровые лодки так, словно не знала, сколько они стоят, кому принадлежат, как пахнут. Как бы все это выглядело для того, кто впервые попал на остров? Как бы выглядел пролив Уорти для человека, скажем, из Небраски? Лодки показались бы ему игрушечными – миленькими и славненькими, как те, с которыми детишки играют, сидя в ванне. А в этих игрушечных лодочках сидят игрушечные рыбаки в ярких комбинезонах и приветливо машут друг дружке руками.

«Вот интересно, – подумала Рут, – если бы у меня была собственная омаровая лодка, если бы я была капитаном, может быть, мне было интереснее ловить омаров? Может быть, мне просто не нравится работать с отцом?» Но она не могла представить, кого бы взяла в помощники. Она мысленно представила себе всех молодых парней с острова, чтобы лишний раз убедиться: все они законченные балбесы. Балбесы и пьянчуги. Неумехи, лентяи, грубияны, косноязычные, потешные. Ни с кем из них она не могла общаться – терпения не хватало. Исключение составлял только Вебстер Поммерой, которого Рут жалела, за которого переживала, как мать. Но Вебстер был болен, и никакой помощник на лодке из него не получился бы. Да и сама Рут, по большому счету, ловцом омаров себя не считала. Не стоило себя обманывать. Она ничего не понимала в навигации, не знала, как ухаживать за лодкой. Однажды, увидев дым, выходящий из отверстия в моторе, она закричала: «Пожар!», в то время как этот дым на самом деле был паром, струящимся из дырочки в шланге.

«Рут, – сказал ей тогда отец. – Ты, спору нет, сообразительная, но не очень умная».

Но ведь она была умная. У Рут всегда было такое чувство, что она умнее всех, кто ее окружает. С чего она это взяла? Кто и когда ей такое сказал? Бог свидетель, Рут никому ни за что не призналась бы открыто в этом чувстве. Это прозвучало бы отвратительно, ужасно и нагло – то, что она считает себя такой умной.

«Ты себя умней всех считаешь». Рут часто слышала такое обвинение от соседей на Форт-Найлзе. Это ей говорили некоторые из Поммероев, и Ангус Адамс так говорил, и сестры миссис Поммерой, и одна старая сучка с Лэнгли-Роуд, у которой Рут как-то летом стригла лужайку по два доллара за раз. «Ой, да ладно», – обычно отвечала Рут.

Более убедительно она возражать не могла, потому что и в самом деле считала себя умнее всех. Это чувство гнездилось у нее не в голове, а в сердце. Она ощущала это в своем дыхании.

По крайней мере, она была достаточно умна для того, чтобы понять, как раздобыть собственную лодку, если бы она пожелала ее заиметь. Она была не глупее тех мужчин с Форт-Найлза и Корн-Хейвена, которые зарабатывали на жизнь ловлей омаров. Почему бы и нет? Ангус Адамс знал одну женщину с острова Монеган, которая занималась ловлей омаров одна, без помощника, и добилась неплохих успехов. Брат этой женщины умер и оставил ей лодку. Она была незамужняя и имела троих детей. Звали ее Флагги. Флагги Корнуолл. Она стала опытной добытчицей омаров. Как рассказывал Ангус, свои поплавки она красила в ярко-розовый цвет и украшала пятнышками в виде желтых сердечек. При этом Флагги Корнуолл женщина была суровая. Она обрезала поплавки на чужих ловушках, если считала, что они ей мешают. Ангус Адамс ею искренне восхищался. Он часто говорил о ней.