Дайте мне обезьяну - Сергей Носов

Тетюрин многозначительно замолчал.

– Вопрос непростой, – сказал Филимонов, присутствующий при разговоре. – Мыслим ли современный русский актуальный роман натурально без еврейской темы?… Если нет евреев, это, по-моему, аномалия. Это как если бы кто-нибудь, представь, о нашей типа тусовке писал, о политтехнологах, и мы бы ни травку не курили, ни кокаин бы не нюхали, а только бы водку глушили, как ненормальные… Чувствуешь? Полный отстой.

– Подожди, но мы ведь действительно глушим водку, а кокаин не нюхаем и даже травку, сколько я здесь, ни разу не покурили!

– Я говорю, не как мы, а как мы в романе.

– Но наркотики могут быть и другого рода, – сказал Тетюрин.

– Например?

– Ну, скажем, работа.

– Да, да, – поспешно согласился Косолапов. – Работа, работа!

– Я о том, – объяснял Филимонов, – что в актуальном русском романе должны быть обязательные элементы. Герман, скажи.

Он так посмотрел на Косолапова, словно только и ждал от него, что тот немедленно достанет сейчас из кармана клубного пиджака понюшку доброго кокаина в доказательство филимоновских слов об актуальном русском романе. Этого не случилось.

– Вы не о том. Вы оба не о том, – сказал Косолапов. – Крусанов прав, это его дело, а ты, Виктор… ты не прав: дело не в еврейском вопросе. Марк Евсеевич Гейзер выдвигается как независимый кандидат. В том же округе, что и Несоева. Он уже старенький. В гробу он видел наши выборы. У нас есть договоренность: при любом раскладе Марк Евсеевич отдает свои голоса в пользу Несоевой. А ты его… как козла отпущения!

– Я не знал, – сказал Тетюрин, смутившись.

– Про евреев – сжечь, про яйца – в печать, – дал распоряжение Косолапов.

В гостинице Тетюрин еще накатал четыре текста.

Его никто не просил. Он – для себя, для души.

Он не мог не писать.

Он подсел на сочинение пасквилей.

Ушанку поселили на частной квартире в Косом переулке, в двух шагах от гостиницы. Рита чаще стала отлучаться из штаба, теперь она проводила время с Ушанкой – приручала к себе. Выгуливала в скверике под окнами на противоблошином поводке. С блохами ей поручили раз и навсегда разобраться. Ушанка оказалась очень смышленой собакой, она позволила вымыть себя инсектицидным шампунем и обработать шерсть аэрозолем – и даже ни разу не тявкнула.

Кроме того, Рите поручили позвонить в Санкт-Петербург поэту Геннадию Анатольевичу Григорьеву и поторопить его с анаграммой Леонида Станиславовича Богатырева.

Рита звонила раз восемь, никто не снимал трубку. Наконец попала на автоответчик.

– Геннадий Анатольевич, – сообщил автоответчик, как водится, голосом своего хозяина (в данном случае заметно нетрезвым), – к сожалению, отсутствует. Он будет рад, если вы оставите информацию после звукового сигнала.

– Геннадий Анатольевич, – обратилась Рита к автоответчику, так и не дождавшись обещанного сигнала. – Вы собирались проанаграммировать Леонида Станиславовича Богатырева. Мы очень ждем вашу анаграмму. Сообщите, пожалуйста, если вы ее уже составили. Успеха вам. До свидания.

– До свидания, – сказал автоответчик и повесил трубку.

4

– У вас продается славянский шкаф? – спросил Тетюрин и, отступив на шаг, стукнул по плечу стоявшего у стены с таким расчетом, чтобы тот повернулся не в ту сторону.

– Тетюрин! – воскликнул Костя Негожин, извернувшись волчком (он читал «монолитовское» дацзыбао, на века приклеенное к стене речного вокзала).

Некоторое время они похлопывали друг друга по спинам: Тетюрин Негожина обеими, а Негожин Тетюрина только левой руки ладонью и пустой пластиковой полуторалитровой бутылкой, которую он держал зачем-то в правой.

– Политолог Самсонов, – сказал Тетюрин, когда объятие завершилось, – ты разоблачен, злобный враг. Лишь один ты мог написать «опустив очи долу»!

– Молодец, – посерьезнел Костя Негожин. – Я о тебе тоже все знаю, ты живешь в гостинице «Звездная».

– Вот как? – все еще улыбался Тетюрин.

– И пиаришь у Косолапова, – добавил Негожин (а это уже не шутки).

– Так. Интересно.

– Разведка не спит. Пойдем?

Они поднимались по Новофедоровскому переулку, шли в сторону городского парка.

– Косолапова нет в городе, – обязан был сказать Тетюрин.

– Не смеши.

– А по-твоему, есть?

– Есть и живет в несоевской резиденции. Строчит книгу «Разноцветный пиар». У него договор с издательством «Брэк». В декабре обязан сдать текст. Двенадцать авторских листов. Это немного.

Ошеломленный Тетюрин остановился.

– Источники не выдаем. Я даже знаю, что у твоего Косолапова проблемы с печенью. А гемоглобин у него девяносто четыре. Ты знаешь свой гемоглобин?

Тетюрин, конечно, не знал ни свой, ни тем более Косолапова.

– У тебя-то в норме, – оценив Тетюрина взглядом, сказал Негожин.

Направлялся Константин, как выяснилось, за лечебной водой, потому и взял пустую бутылку. Воду из источника выдают утром и вечером, таков порядок. Через двадцать минут павильон закроется, не будет воды до утра. Они ускорили шаг.

– На кого ж ты работаешь? – спросил осторожно Тетюрин.

– Лучше спроси, против кого. Против всех.

– Вообще всех?

– Всех. Мы за то, чтобы выборы не состоялись.

Павильон располагался за аттракционами – в южной стороне парка. Будучи филиалом санатория «Притоки», он представлял собой помпезно-величественное сооружение, воздвигнутое еще при позапрошлом режиме. К павильону вела центральная аллея, по которой бегала стая бездомных собак и грузный человек в черном трико, собиратель бутылок, ехал на велосипеде.

– Это что же за сила такая?

– Да вот есть такая. Представь.

– Рука Москвы?

– Ну, знаешь, Москва многорука. Как бог Шива, дружок. Ты сам-то чья рука?

– Откуда я знаю, чья я рука.

– Рука, а не знаешь.

Последние посетители покидали павильон – старичок и старушка; старушка держала бидон. Другая старушка стояла у входа, продавала кабачки и самодельные шлепанцы. Стены павильона были заклеены листовками.

– Ты вот чья-то рука, а там другая рука и тоже чья-то, а там третья чья-то рука, а может, вы, руки, руки золотые, все одному организму принадлежите… А я не рука, нет, я, мы… мы – седалище. Свинцовое такое, тяжелое… На разработочки – ых!.. на ваши – и нет выборов! Правильно я говорю? – спросил Негожин женщину, поставленную у крана на раздачу воды.

– Вы пейте, пейте, ребята. Четыре стакана в день, натощак, все как рукой снимет.