Лучшее, что может случиться с круассаном - Пабло Туссет

– Не хочешь меня измерить?

Она посмотрела на меня синими, как небо, глазами, полными ужаса, как у маленькой девочки, которую поймал и засадил в клетку великан-людоед; но все же согласилась и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, бросилась в примерочную, где другая продавщица обслуживала какого-то политкорректного типа, пришедшего за покупками вместе со своей супругой. Она вернулась, нервно крутя в руках сантиметр. Еще раз проверив ширинку, я принял выжидательную позу, подняв и разведя локти.

– Я весь твой, детка.

Подойдя ко мне, она попыталась обхватить мою талию. Но, чтобы объять всю мою окружность, ей пришлось бы обнять меня, а при соблюдении дистанции не хватало длины ее рук. Я постарался облегчить ей процедуру – для одного дня ей и этого было достаточно.

– Постой, давай-ка я попридержу сантиметр здесь, а ты будешь мерить.

Я прижал конец ленты пониже пупка, а другой рукой повел девушку так, чтобы она описала полный круг, для чего ленты не хватило. Пришлось измерить остаток поясницы растопыренной ладонью.

– Сто… сто семнадцать сантиметров.

– Видишь, как просто?

– Пойду погляжу, какому размеру это соответствует.

Сверившись с висевшей на стене табличкой, она тут же исчезла в служебном помещении. Я же пока развлекался, рассматривая ботинки, выставленные в центре магазина на деревянных кубах. Мне понравилась одна пара, черные, крепкие; похоже, они отвечали моде на ботинки военного образца. Две минуты спустя вернулась продавщица, неся пару брюк, не совсем таких, какие я выбрал.

– Этого размера у нас только такой покрой.

Брюки были словно из тонкой шерсти, очень официальные, темно-серого цвета. Сняв их с вешалки, я приложил их к поясу, чтобы на глаз убедиться, что они мне не коротки. Увидев, что они как раз, я спросил, нет ли таких же более светлого оттенка, и добавил к своему списку пару брюк и одни из сапожищ сорок пятого размера. Все это обошлось мне в пятьдесят девять тысяч с хвостиком. Я уже расплатился и направлялся к выходу со своими мешками, когда заметил в витрине шелковистую гавайскую рубашку: красный, голубой, зеленый попугаи, филодендроны и тропические моря. Пятнадцать тысяч. Она того стоила. Я вернулся. Моя девушка, видя, что я такой покладистый, окончательно перестала меня бояться и с улыбкой пошла мне навстречу.

– Извини, я хотел бы еще вон ту рубашку с витрины.

– Большая, да?

Выходя на улицу, я посмотрел на часы, висевшие над входом в супермаркет. Половина шестого, времени еще уйма. Я вспомнил о парикмахерской на ближайшем углу, не доходя до Травесеры.

Парикмахер оказался примерно моих лет, с короткой остроконечной бородкой и общительным видом. Он походил на человека, которому нравится его работа, и я решил доставить ему небольшое удовольствие.

– Я готовлю маскарадный костюм к празднику. Предположим, что я из хорошей семьи, занимаюсь бизнесом и вожу спортивную машину наподобие Джеймса Бонда. Какую бы мне сделать стрижку?

– Сколько вам лет?

– Бр-р-р… тридцать восемь, вроде того.

– Образование?

– Куча дипломов. Специалист по особо важным делам – эту специальность я получил в Гарварде, короче, все, что только можно себе представить.

– Женаты?

– Женатее не бывает. Двое детей. Каждый день играю в теннис и посещаю гимнастический зал.

– Да, тут надо подумать… Простите за прямоту, но лучше всего вам пойдет одеться монахом Робин Гуда. В коричневой рясе и с пивным бочонком вы будете выглядеть сногсшибательно.

– Сказать по правде, я хочу произвести впечатление на одну женщину. Ей нравятся люди, живущие на широкую ногу… Я уже раздобыл машину и одежду, но мне нужна соответствующая прическа.

– Это другое дело. Садитесь – посмотрим, что можно сделать.

Тип знал свое дело. Он осмотрел меня сзади, спереди и с боков, и когда показалось, что у него сложилось четкое представление о возможностях моей шевелюры, принялся за дело.

– Я бы на вашем месте отпустил себе тонкие усики, как у Эррола Флинна. Это был бы идеально контрастный штрих, потому что, вообще говоря, вид у вас… одним словом, не совсем то. Если будете сами подбривать их дома, через несколько дней у вас будет то, что нужно. Только не отращивайте слишком длинные: усы должны быть как садик во французском духе, всегда хорошо подстриженные и ухоженные. Я внятно излагаю?

– Потрясающе. Усики – это здорово. Послушайте, у вас есть дорогой одеколон?

– Самый-самый дорогой.

– Освежите меня хорошенько. И запишите название.

Через полчаса я был похож на Барта Симпсона, только большего размера.

По дороге домой я заглянул в парфюмерный магазин, чтобы купить крохотный флакончик Не-знаю-чего от Кристиана Диора – двенадцать с половиной тысяч, – и в химчистку в пятидесяти метрах от моей парадной, где спросил, сколько времени им потребуется, чтобы постирать и выгладить девять рубашек. Мне сказали, что через час все будет готово. Я оставил рубашки и поднялся к себе.

Войдя, первым делом позвонил Lady First.

– Я договорился встретиться с детективом в восемь у тебя.

– Ты хорошенько подумал?

– Не волнуйся. Я приеду примерно в половине восьмого, и мы окончательно обговорим детали.

Когда я повесил трубку, часы на кухне показывали начало седьмого, мне предстоял длинный, томительный час. Я вспомнил о почте Метафизического клуба и подумал, что бросить взгляд на «Начальные Сентенции» Джона – неплохой способ на какое-то время позабыть о предстоящем спектакле. Когда удается уйти в них с головой, и особенно если чтение сопровождается добрым косячком, то ты как бы проделываешь сальто в гипервремени, которое в один миг переносит тебя на полтора часа вперед. Открыв «Word», я начал с первой сентенции. Она была совершенно понятной: «1. Всякий путь ты должен прокладывать себе сам», – иными словами, нет пророка в своем отечестве. В Ирландии не слишком популярны песни Серрата, и вряд ли, думается мне, они там читают Мачадо (в этом мы с ними похожи), так что Джону первая фраза, должно быть, показалась блестящей. Вторая и третья, напротив, были темными, какими бывают только фразы у Джона, и у меня ушло на них немало времени. Четвертая, несмотря на свою закрученность, тоже на первый взгляд показалась понятной, пока я не заметил, что Джон ищет ссоры с рационалистами. И действительно, пятая сентенция была прямым выпадом в сторону сайентологов, его заклятых врагов. Джон старается дать Вымьшшенной Реальности аксиоматическое определение, но не может удержаться от того, чтобы не вставлять шпильки между своими изречениями. Предоставь все ему, уверяю вас, мы в конечном счете превратились бы в антирационалистов от противного. Другая опасность состоит в том, что нас уподобили бы иррационалистам, тоже оппозиционерам, находящимся в меньшинстве, но очень отличным от нас (хотя в отдельных случаях мы без ущерба для себя заключаем с ними союз против mainstream,[18]и еще один раз нас спутали с солипсистами, но вот уж это совсем печально, поскольку, с точки: зрения солипсистов, весь мир в конечном счете оказывается пустотой (а чего еще от них, солипсистов, ждать?). Дело в том, что философия мало чем отличается от политики, и в конечном счете Джон ополчается против всего света. Когда я указываю ему на беспорядочность в изложении, он говорит, что никогда и не думал строить никаких силлогизмов, потому что он Инвентист в Джон-Паблианском духе, и пошла она, эта Аристотелева логика, подальше. Если же я говорю ему, что в таком случае лучшее, что он может сделать, это написать дискурсивное эссе, а не сухой список законов, он отвечает, что согласен, но сначала должен прояснить свои идеи, а для этого ему больше всего подходит форма сентенций. Короче говоря, преодолев шестую, похожую на шутку («6. Скептик не слишком уверен в том, что он скептик»), я посчитал заседание закрытым.