Досье генерала Готтберга - Виктория Дьякова

Не знаю, на что рассчитывал Дзержинский, рассказав мне об истинных намерениях князя Бориса Борисовича. Вызвать у меня чувство мести? Но в тот момент я вряд ли была способна оказаться ему полезна. Потрясение, пережитое мной, оказалось столь сильно, что я серьезно заболела. Легкая простуда, которую я схватила, попав под дождь на Экиманке, развилась в двустороннее воспаление легких, и доктор, приглашенный чекистами, не мог поручиться, что я останусь жива.

Меня оставили в покое, разрабатывая способы, как заманить Шаховского в ловушку без моего участия. Я лежала в отдельной комнате в помещении Екатеринославского ЧК, которому было поручено курировать меня. От Москвы ко мне были приставлены следователь Кондратьев и Алексей Петровский — для охраны. Неотлучно у постели находилась сиделка. Когда же положение мое ухудшилось настолько, что екатеринославские доктора вынесли вердикт — больная безнадежна, об этом доложили в Кремль. Дзержинский приехал сам и привез с собой столичного светилу. Его терапия принесла пользу. Здоровье мое пошло на поправку.

В те дни Алексей Петровский постоянно находился при мне. Он позволял себя сменить, лишь когда уставал настолько, что просто засыпал на ходу. За время болезни мы сблизились, и я с удивлением, смешанным с забытым чувством женской радости, понимала, что несмотря на мое плачевное состояние он смотрит на меня с искренней симпатией. Алексей все еще видел во мне княгиню Белозерскую, великолепную петербургскую красавицу в пышном лисьем манто, с драгоценностями, вплетенными в прическу, о встрече с которой он и мечтать не смел до революции. Он и слышать не хотел, что на самом деле княгиней Белозерской я побыла всего-то два месяца. А до той поры считалась воспитанницей княгини Алины, что отец мой, разорившийся дворянин Опалев, капитан драгунского полка. Алексей не желал знать ничего подобного. Я была для него княгиней, и если бы было позволено, он так бы и называл меня — «ваша светлость».

Если говорить по чести, Дзержинский сыграл решающую роль в моей судьбе. Обойдись он со мной более жестко, мне бы уже не пришлось предаваться воспоминаниям — меня просто не было бы в живых. Никто бы не стал делать скидку на то, что я женщина и мне всего отроду девятнадцать лет. Тогда время было кровавое, беспощадное, никто никого не жалел. Решалось будущее страны, проигравший должен был умереть. Впрочем, когда у нас было по-другому? Рубили лес — щепки летели, никто и не считал, сколько их. Вот такой щепкой могла легко оказаться и я, и даже влияния Дзержинского оказалось бы недостаточно, чтобы принять положительное решение, даже при условии, что меня можно использовать в оперативной работе, в частности, для поимки Шаховского. Тогда все решалось коллегиально, и в решительный момент моей судьбы Дзержинского поддержал Иосиф Сталин. Тогда Сталин был членом реввоенсовета фронта, наступавшего на Врангеля, он считался одним из ближайших сподвижников Ленина, хотя и не из самого первого ряда. Троцкий имел огромное влияние, именно он настаивал, на том, что всякая «контра должна быть выкорчевана беспощадно». Сталин дважды присутствовал на допросах. Он молча смотрел на меня, курил трубку, но слушал очень внимательно. Признаться, тогда я плохо рассмотрела его — так, какой-то низкорослый худощавый мужчина с явно грузинской внешностью. Бросилось в глаза: старательно начищенные сапоги, почти как в царской армии, аккуратно подогнанный по фигуре френч и комиссарская кожаная фуражка со звездочкой. Было сразу заметно, что человек не терпит расхлябанности, относится строго и к себе, и к другим.

В то время Иосифу было сорок три года, почти как мне сейчас, ничто не предвещало его будущего возвышения. Но мне доподлинно известно, что поддержка Дзержинского сыграла в восхождении Сталина к власти решающую роль. Кто знает, не положило ли начало их союзу мое дело в Екатеринославе?

Сталин и Дзержинский тогда все-таки настояли на своем. Помню, как Феликс, придя ко мне в комнату, служившую больничной палатой, сказал:

«Подумайте сами, Катерина Алексеевна, какое будущее вас ждет, если я вопреки воле товарищей отпущу вас теперь и позволю, даже помогу, перебраться на Запад. Мы знаем оба, что в белогвардейской разведке вы оказались случайно. Вас использовали, надеясь таким образом устранить с игрового поля лишнюю фигуру. Но можете ли вы быть уверены, что тот, кто поступил с вами так один раз, не сделает того же вторично? Князь Борис Борисович — очень опытный и хитрый игрок, не вам соперничать с ним. Если он возжелал получить золото Алисы Кобургской, он его получит, даже если ему придется организовать для вас несчастный случай со смертельным исходом. Я понимаю, вы полагаетесь на друзей своего супруга. Но кто из них жив, вы знаете? Где вы будете их искать? Для всего необходимы деньги. Шаховской успеет расправиться с вами раньше, чем вы даже сделаете шаг. И потом, Катя, — Дзержинский присел на мою постель, — куда бы вы ни поехали, свою Родину, Россию, вы не заберете с собой. Она останется здесь. Там, в Париже, не то что вы, даже потомки Романовых никому не нужны. А здесь вам найдется применение. Вы поможете нам, а потом, когда все успокоится, станете учительствовать. В стране огромное количество беспризорных детей, а образованных воспитателей не хватает. Подумайте над моими словами, Катя».

Конечно, теперь я понимаю, что Дзержинский говорил мне далеко не все, на что делал ставку. Возможно, он и сам еще не представлял в деталях все мои возможности. Ему было важно получить мое согласие на сотрудничество в первом и очень важном деле — в поимке князя Бориса Борисовича. Пока я лежала с воспалением легких, чекистам так и не удалось поймать его.

Феликс не стал требовать ответа сразу, на размышление дал сутки, приказав Кондратьеву и Петровскому не беспокоить меня. Я думала. Вспомнила, как резко изменилось ко мне после смерти Григория отношение его сослуживцев. Я вспомнила горькое чувство унижения, которое испытала, когда генерал Шкуро открыто предлагал мне содержание. Издевательства Каретникова, коварство и обман Шаховского… Где-то там, очень далеко, были и другие люди, которые наверняка меня помнили и любили: великая княгиня Мария Павловна, ее брат Митя, княжна Ирина. Но встречусь ли я с ними? А если встречусь, как буду жить? На их попечении? Ведь Шаховской, останься он безнаказанным, отберет у меня белозерские деньги. И Дзержинский совершенно прав — князь постарается избавиться от меня, чтобы я никогда не оспорила его права. И у него все получится, без сомнения, если чекисты не поставит его к стенке. Ради этого, весьма отдаленного будущего, когда после поимки Шаховского я все-таки вернусь в Париж, я дала согласие на сотрудничество с ЧК. Конечно, я не понимала в полной мере, на что я соглашалась. Не знала, что с этой дороги мне уже не сойти никогда. Никто меня не отпустит. Не то что в Париж, даже и учительствовать, как обещали.

Конец настиг князя в Польше в 1921 году. Войсками Красной армии, наступавшей на Варшаву, командовал Михаил Тухачевский. Чекистам было известно, что Шаховской находится в одном отдаленном особняке на окраине города, он крайне осторожен, нигде не появляется, всю деятельность осуществляет через своих агентов. Предо мной стояла задача — тайно проникнуть в город и сделать так, чтобы Шаховской обязательно узнал о моем присутствии. Кондратьев и Петровский страховали меня.