Теория нравственных чувств - Адам Смит

соответствующего ему наказания, и мы оправдываем все чувства, побуждающие к осуществлению его. Обидчик представляется нам достойным наказания, как только мы признаем и разделим все чувства, побуждающие к его наказанию: и в этом случае, когда мы одобряем и разделяем чувства, которые ведут к какому бы то ни было поступку, мы необходимо должны одобрить и самый поступок, и принять за его действительную цель – человека, против которого он направлен.

Глава V. Анализ чувства одобрения и порицания

1. Подобно тому как наше чувство приличия поступков человека рождается из того, что я называю прямой симпатией к чувствованиям и побуждениям, вызывающим эти поступки, таким же образом и наше чувство одобрения поступков человека рождается из того, что я назову косвенной симпатией к благодарности того, на ком отражаются эти поступки.

Так как мы не можем вполне разделить признательности человека, которому оказано благодеяние, если мы не одобрили заранее побуждений, под влиянием которых действовал благодетель, то из этого следует, что чувство одобрения какого-либо поступка есть сложное чувство, состоящее из двух раздельных ощущений, а именно: из прямой симпатии к чувствам человека, делающего благодеяние, и из косвенной симпатии к благодарности человека, которому делается благодеяние.

В различных случаях нам легко отличить оба эти раздельные ощущения, смешивающиеся и переплетающиеся одно с другим в чувстве, определяющем достоинство и заслугу поступка или поведения. С каким горячим сочувствием относимся мы при чтении истории к самоотверженному подвигу или к великому характеру! Как сильно потрясает нас душевное величие, вдохновившее человека на доблестные подвиги! Как страстно желаем мы успеха людям, одаренным такими свойствами! Как печалят нас их неудачи! Мысленно мы воображаем, что и сами действуем: воображением мы переносимся в эти отдаленные и почти забытые события и представляем себя на месте Сципиона или Камилла, Тимолеона или Аристида. Чувства вызываются в нас в таком случае как прямой симпатией к действующему лицу, так и несомненной косвенной симпатией к людям, для которых поступок данного лица оказывается благодеянием. Когда мы переносимся в положение облагодетельствованного человека, то с какою живою и нежною симпатией мы разделяем его благодарность! Мы, так сказать, вместе с ним обнимаем его благодетеля; сердце наше преисполнено тою же горячей признательностью; нам кажется, что этой признательности все еще недостаточно для его восхваления и вознаграждения. Мы радуемся, когда облагодетельствованный человек старается со своей стороны оказать услугу своему благодетелю, и негодуем, когда он недостаточно осознает оказанное ему благодеяние; словом, чувство нашего одобрения такого рода поступков, желание вознаградить их и отплатить добром за добро вполне вытекают из симпатического побуждения к благодарности и из расположения к великодушному благотворителю, когда мы представим себя в положении облагодетельствованного человека.

2. Подобно тому как наше чувство предосудительности поведения человека рождается в нас или вследствие отсутствия симпатии, или вследствие прямой антипатии к чувствованиям и побуждениям, вызывающим эти поступки, таким же образом и наше чувство неодобрения поступков человека рождается из того, что я назову косвенной симпатией к негодованию того, на ком отражаются эти поступки.

Так как нам невозможно разделять негодование пострадавшего человека, если мы не осудили заранее побуждений, которые вызвали его противника на такой поступок, и не отказали последнему в своем сочувствии, то из этого следует, что чувство неодобрения какого-либо поступка, подобно чувству одобрения, это есть сложное чувство, состоящее также из двух раздельных ощущений, а именно: из прямой антипатии к побуждениям человека, наносящего вред, и из косвенной симпатии к негодованию того, кому причинено зло.

Во многих случаях нам столь же нетрудно бывает отличить оба эти несхожих душевных движения, смешивающихся одно с другим в чувстве, определяющем достоинства какого-либо поступка или характера. Когда мы читаем в исторической литературе про жестокости и вероломства Нерона или Борджиа, сердце наше возмущается позорными чувствами, руководившими их поступками, и с ужасом и омерзением отказывается от всякого сочувствия к возмутительным побуждениям, под влиянием которых они действовали. Испытываемые нами в таком случае ощущения вызываются главным образом прямою антипатией к чувствам человека, чинящего зло, но еще более очевидным образом косвенной симпатией к негодованию обиженного человека. Какое негодование возбуждают в нас тираны, когда мы переносимся в положение людей обиженных, предательски обманутых или погубленных этими извергами человеческого рода! Наша симпатия к неизбежному несчастью невинных жертв так же жива и искренна, как и наше сочувствие к их справедливому негодованию. Первая только усиливает второе: мысль об их несчастье возбуждает нашу ненависть к тому, кто был причиной его. Когда мы представляем себе их страдания, то сильнее негодуем против их притеснителей, живее разделяем их жажду мести и мысленно ежеминутно готовы подвергнуть этих нарушителей общественных законов наказанию, соответствующему нашему симпатическому негодованию против их преступлений. Ужас, возбуждаемый в нас их гнусными злодеяниями, удовольствие, испытываемое нами при наложении на них наказания, какое они заслуживают, наше негодование в случае, если они избегнут его, – словом, сознание чудовищности таких поступков, справедливости и законности возмездия за них, отплаты злом за зло, вытекает из симпатического негодования, естественно закипающего в душе постороннего человека, когда он переносится мыслью на место пострадавшего человека.

Быть может, многие найдут, что, объясняя чувство одобрения наших поступков сочувствием к негодованию пострадавшего человека, мы унижаем самое чувство одобрения. Мстительность считается обыкновенно весьма одиозной страстью, чтобы ее можно было принять в каком бы то ни было отношении за источник такого чистого и похвального чувства, как порицание порока. Но, вероятно, всякий без особенного затруднения согласится, что чувство одобрения хорошего поступка основано на нашей симпатии к вызываемой им благодарности, ибо признательность, подобно всем человеколюбивым чувствам, принимается за чистый и похвальный источник и теми же качествами запечатлевает все, что вытекает из нее. Признательность и негодование, очевидно, противоположны одна другому, но если чувство нашего одобрения какого-нибудь поступка рождается из нашей симпатии к одной, то каким же образом чувство нашего порицания может не вытекать из нашего сочувствия другому?

Заметим еще, что хотя мстительность, в том виде, в каком она часто встречается, кажется нам отвратительнейшей из страстей, тем не менее она не порицается нами, когда сдерживается и приводится, так сказать, к уровню симпатического негодования постороннего свидетеля. Если мы испытываем только в качестве свидетеля обиды такое же негодование, как обиженный и пострадавший