Девять рассказов - Джером Дейвид Сэлинджер

ехать в Гамбург или вроде того. Забрать куртки Эйзенхауэра для всего отряда.

Икс враждебно взглянул на него и заявил, что ему не нужна куртка Эйзенхауэра.

Клэй был удивлен, даже малость обижен.

– Да хорошие куртки! Хорошо смотрятся. В чем дело?

– Ни в чем. Зачем нам вставать в пять? Война закончена, бога в душу.

– Я не знаю… нам надо вернуться до ланча. У них появились какие-то новые бланки, которые мы должны заполнить до ланча… Я спросил Буллинга, почему это мы не можем заполнить их сегодня вечером… у него эти хреновы бланки прямо на столе. А ему пока не охота конверты вскрывать, сукину сыну.

Некоторое время они оба сидели молча, ненавидя Буллинга. Клэй внезапно посмотрел на Икса с новым, более пристальным интересом.

– Эй, – сказал он. – Тебе известно, что у тебя на хрен пол-лица скачет по всей комнате?

Икс сказал, что ему все об этом известно, и прикрыл тик рукой.

Какое-то время Клэй пялился на него, а затем сказал с таким энтузиазмом, словно принес ему на редкость хорошую новость:

– Я написал Лоретте, что у тебя был нервный срыв.

– Да ну?

– Ага. Ей чертовски интересно всякое такое. Она учится на психолога, – Клэй растянулся на кровати, не сняв обувь. – Знаешь, что она сказала? Она говорит, нервный срыв не может случиться просто из-за войны и всякого такого. Говорит, ты наверно и раньше был на хрен нестабилен, вроде как всю жизнь.

Икс сцепил руки над глазами – свет над кроватью почти ослеплял его – и сказал, что проницательность Лоретты всегда его радовала.

Клэй взглянул на него.

– Послушай, сучий ты потрох, – сказал он. – Она психологию знает на хрен получше твоего.

– Как считаешь, ты в силах снять свои вонючие ноги с моей кровати? – спросил Икс.

Несколько секунд Клэй держал ноги на прежнем месте с чувством не-указывай-мне-куда-девать-мои-ноги, затем опустил их на пол и уселся на кровати.

– Я все равно иду вниз. Там радио работает в комнате Уокера, – сказал он, но с кровати не встал. – Эй. Я как раз рассказывал этому новому сукину сыну, Бернстайну, внизу. Помнишь тот раз, когда мы с тобой ехали по Валони, и нас обстреливали на хрен часа два, и я подстрелил эту хренову кошку, вскочившую на капот джипа, когда мы залегли в той дыре? Помнишь?

– Да… не начинай опять эту бодягу с этой кошкой, Клэй, черт подери. Я не хочу слышать об этом.

– Нет, я только что хочу сказать, я написал Лоретте об этом. Она обсуждала это всем классом по психологии. В классе и все такое. С профессором на хрен и со всеми.

– Это прекрасно. Я не хочу слышать об этом, Клэй.

– Нет, ты знаешь, почему, Лоретта говорит, я вытворил такое? Она говорит, у меня было временное помешательство. Кроме шуток. Из-за обстрела и всякого такого.

Икс расчесал пятерней свои грязные волосы и снова прикрыл глаза от света.

– Не было у тебя помешательства. Ты просто выполнял свой долг. Убив эту киску, ты поступил так же мужественно, как поступил бы любой при таких обстоятельствах.

Клэй посмотрел на него с подозрением.

– О чем ты на хрен говоришь?

– Эта кошка была шпионкой. Ты должен был грохнуть ее. Это была такая ушлая немецкая лилипутка в дешевой меховой шубке. Так что в этом не было совершенно никакого зверства или жестокости или грязи, или хотя бы…

– Черт подери! – сказал Клэй и сжал губы. – Ты хоть раз можешь быть искренним?

Икса вдруг затошнило, и он крутанулся на стуле и схватил мусорную корзину – как раз вовремя. Когда он выпрямился и снова взглянул на гостя, он увидел, что тот стоит со смущенным видом, на полпути между кроватью и дверью. Икс начал, было, извиняться, но передумал и потянулся за сигаретами.

– Давай, спускайся, послушай Хоупа по радио, а? – сказал Клэй, держась на расстоянии, но пытаясь сохранять дружелюбие. – Тебе на пользу пойдет. Серьезно.

– Ты давай, иди, Клэй… А я буду рассматривать свою коллекцию марок.

– Да ну? У тебя коллекция марок? Я не знал, что ты…

– Я просто шучу.

Клэй сделал пару медленных шагов к двери.

– Я, может, попозже съезжу в Эхштадт, – сказал он. – У них там танцы. Часов, наверно, до двух. Хошь со мной?

– Нет, спасибо… Я наверно порепетирую по комнате.

– Окей. Добночи! Давай, не напрягайся, бога в душу, – дверь с шумом закрылась, затем вдруг снова открылась. – Эй. Я оставлю письмо Лоретте у тебя под дверью, окей? У меня там малость по-немецки. Подправишь за меня?

– Да. А теперь оставь меня в покое, черт подери.

– Конечно, – сказал Клэй. – Знаешь, что мне мама написала? Она написала, что рада, что мы с тобой были вместе всю войну и вообще. В одном джипе и вообще. Она говорит, мои письма стали гораздо, блин, культурней с тех пор, как мы держимся вместе.

Икс поднял взгляд на него и сказал, приложив массу усилий:

– Спасибо. Передай ей мою благодарность.

– Передам. Добночи!

Дверь с шумом закрылась и больше уже не открывалась.

Икс долгое время сидел и смотрел на дверь, затем повернул стул к письменному столу и поднял с пола свою портативную пишущую машинку. Он расчистил место для нее на захламленном столе, сдвинув в сторону развалившуюся стопку нераспечатанных писем и посылок. Он подумал, что, если напишет письмо одному старому другу в Нью-Йорке, это принесет ему быстрое, пусть и слабое, улучшение. Но он не мог толком вставить почтовый бланк в каретку – так сильно у него дрожали пальцы. Он свесил руки по бокам и посидел так с минуту, затем попробовал снова, но в итоге скомкал бланк.

Он понимал, что нужно вынести из комнаты мусорную корзину, но вместо того, чтобы сделать это, снова положил руки на пишущую машинку, а на руки – голову, и закрыл глаза.

Через несколько мучительных минут, когда он открыл глаза, он заметил, что щурится на нераспечатанную посылку в зеленой бумаге. Вероятно, она выскользнула из стопки, когда он расчищал место для пишущей машинки. Он увидел, что посылку несколько раз пересылали. Только на одной стороне он сумел разглядеть не меньше трех своих прежних адресов полевой почты.

Он вскрыл посылку без всякого интереса, даже не взглянув на обратный адрес. Для этого он поднес к бечевке горящую спичку. Ему было интересней смотреть, как горит, истончаясь, бечевка, чем вскрывать посылку, но он, наконец, вскрыл ее.

В коробочке, на маленьком предмете, завернутом в китайскую бумагу, лежала записка, написанная чернилами. Он взял записку