Я и Софи Лорен - Вячеслав Верховский
Шрифт:
Интервал:
Смутно начинаю понимать: сам себе я почтальон, я заблудился.
Каждый знает: когда люди не нужны, а люди зачастую не нужны, они вокруг клубятся, и зудят, надоедая нам по мере сил. Когда же нужен человек, а хоть один, чтоб спросить хотя бы: как! Пройти! На улицу Шекспира! – ни одной живой души, такое счастье!
Скоро полдень, но куда все подевались?
Вдруг заметил: наконец-то показался. Человек! Идет ровненько, не пьяный, ничего. Но жизнью траченный, оно же видно сразу. И не то чтоб заскорузлый… Впрочем, да. И хотя очочки на носу, по виду – бомж.
Но выбирать уже не приходилось.
Метусь к нему:
– Как пройти мне на Шекспира, вы не знаете?
– Это я не знаю?! Обижаете! Тут буквально рядом… Значит так, Шекспир. Берем Шекспира! – но за локоток берет меня. И цепко так!
Пытаюсь вырваться. Увы. А он откашлялся:
– Кхе-кхе! Ну, значит так, поехали! Уильям Шекспир, выдающийся английский драматург! Родился в одна тысяча пятьсот шестьдесят четвертом! Его отец! Хоть и башмачник! Но, представьте, тоже был Шекспир!..
Я подумал: что-то здесь не то. Затаив дыхание, я на него смотрел, как под гипнозом. Вот же угораздило меня!
– Его мать… – его всего трясло. Его от знаний – просто распирало. Глаза сверкали бешеным огнем. Уже взахлеб: – Его годы, детские и юношеские!..
Пытаюсь втиснуться между его словами:
– Улица? Где улица его?!
– Дайте досказать, ну что за люди?! – неприязненно. – Молодость! – как крикнет, мне в лицо! Я смалодушничал, испуганно подпрыгнул. – Молодость Шекспира! Совпала с его лучшими годами! Ну, потому что молодость, понятно! – я так смотрю: да что за наваждение! А он: – Вы слушайте! Кто вам еще расскажет?! – он как всю жизнь готовился ко встрече. И упустить свой звездный час? Да никогда! – «Лукреция»!.. – напористо и страстно. – «Венера и Адонис»!.. В тридцать лет он переехал, где и написал… – и вдруг, опять же мне в лицо, уже вопит: – Молилась ли ты на ночь, Дездемона?!
Я чуть не опрокинулся. Представьте!
А вокруг же ни одной живой ни души. Души меня, никто и не заступится! От него же можно ждать чего угодно!
На Дездемоне я созрел, что нужно вырваться.
Побежал! А он за мной. Бросает в спину:
– Я еще не все сказал, остановитесь!..
Точно, он как всю жизнь готовился ко встрече, а в случае чего – меня догнать. И случай подвернулся. Он догнал!
Он меня держал, уже не вырваться! И с укоризной:
– Что же вы, на самом интересном?! У него же впереди еще вся жизнь!
Я:
– У кого?
– О ком мы говорим?!
Я смекнул, что, в общем, обречен. А он напротив: весь преобразился. Откашлялся:
– Кхе-кхе! – и зарядил, как заряжает дождь: – «Бесплодные усилия любви»!.. «Юлий Цезарь»!.. А «Двенадцатая ночь»!..
– Вы идиот?! – я почему-то ошалел.
Он отмахнулся:
– Все вопросы после! Вы ж сбиваете! – досадливо поморщился. – Так, о чем я? Ах, «Двенадцатая ночь»!.. – и тут как вызверится: – Быть или не быть?! Вот в чем вопрос!
«Припадочный!» – подумал я еще.
– «Укрощение строптивой»!.. Гений он! А вам бы только вырваться! Антоний!.. Брут!.. А Шейлок, представляете?! – и, облизывая губы, в ажитации: – Значит так, шекспировский канон!..
А кругом же, повторяю, никого.
На каноне я взмолился:
– Отпустите! Мне же на работу!
Чтоб разжалобить.
– Да как же отпустить? – он растерялся. – Когда до смерти – еще целых десять лет!
– До смерти чьей?! – я даже содрогнулся.
– Чем вы слушаете? Мы ж о Шекспире. До его!
– Десять лет?! – и я похолодел, выразив кошмар своим лицом.
От него, конечно, не укрылось:
– Вы торопитесь… – и тягостно вздохнул. – Ладно, уложусь вам в пять минут… – я машинально глянул на часы. А он продолжил: – Его годы, в общем-то, последние…
И речь опять свободно потекла.
Вдруг он мгновенно побледнел, на полуслове. Вскрикнул как подрезанный, забился. И зарыдал, уткнувшись мне в плечо…
Я:
– Что с вами?! – растерялся, просто в шоке.
– Что со мной?! Умер! Умер наш Шекспир! Вот только что!..
Я глянул на часы: все совпадало.
Он:
– Извините, – скорбно руки в стороны развел: – Больше нет у нас Шекспира, – отвернулся.
Снова всхлипнул.
А я и сам – глаза на мокром месте, сострадательный: его боль пронзила и меня.
Я уже не вырывался никуда. Определенно, горе нас сближало.
Пришибленные смертью, только что, я молчу, и он уже молчит.
Мы медленно идем, как провожая…
Я глянул на него – и сжалось сердце. Теперь он снова весь скукожился, несчастный.
Чтоб лишний раз его мне не травмировать:
– И все-таки, где улица… – осекся.
– Мы уже давно по ней идем… Вам дом 12? – он, очевидно, на конверте разглядел. – Смотрите, вот он!..
Я вошел, а там все ждут письма.
Обычно я не преминул бы пошутить, мол, вам письмо, пляшите! Я общительный. Но тут не до плясать, такое горе! Сдержанно сказал им про ошибку.
Развели руками:
– Ну и ну! Где Шекспира, где Шапиро, чтобы спутать! Шапиро же подводник, знают все! Да, с нашей почтой точно не соскучишься!
– Это правда! – согласился я.
В общем, дом 12 меня ждал…
Ждал и он меня, мой проводник, я почему-то в нем не сомневался.
Иду, а он за мной, как на веревочке. И при этом горестно вздыхает. Идем, молчим. Шекспира ж нет по-прежнему.
Что мы будем делать без него?!
А другой – когда еще родится?
Впрочем, жизнь на смерти не кончается. И, превозмогая горе, жить-то надо!
Молчание уже невыносимо.
Чтоб хоть как-то обстановку разрядить, вполне гнетущую. Потому что дальше так нельзя. Он решил сменить пластинку (молодец!). И наигранно беспечно, так участливо:
– А сами вы откуда? Вы нездешний?
Я:
– Как это нездешний? Обижаете! Я и родился здесь, в Донецке, – говорю. – Может, знаете? На улице Челюскинцев.
– А еще бы мне челюскинцев не знать! – и, как-то странно глянув на меня: – А сами вы хоть знаете про них?
Боже, что я натворил?! Теперь конец!
А он напротив, он уже ожил. От горя не осталось и следа. Его всего трясло и распирало. Глаза сверкали бешеным огнем…
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!