Слепая любовь - Фридрих Незнанский

— Привет, Кузьмич, — услышал он голос Александра Борисовича. — Ты где конкретно?

— Подбираюсь к Таганке. На Нижегородской буду, если сильно повезет, минут через тридцать. Есть изменения?

— Нинка договорилась о встрече в районе половины четвертого, так что не торопись, времени у тебя навалом. Вряд ли, думаю, они сегодня куда-нибудь отправятся. Для первого дня знакомства рановато. Но видно будет. Если что, ты уж тогда с них не слезай. Надо будет раздвоиться, немедленно звони, я подъеду. Ну а дальше, как договорились, слушай да пиши. Вечерком познакомимся с информацией и обсудим. Или у тебя собственные дела?

— После десяти. По поводу того художника.

— А-а-а, нашел своего бывшего знакомого?

— Точно так.

— И что слышно?

— Про художника? Гнида.

— Во как?! Интересно! Ты уж тогда поплотнее им займись. А запись просто забрось мне по дорожке, я сам послушаю…

2

Вечером того же дня Нина пожаловалась отцу.

— Слушай, папуля, я думаю, что дальше так дело у нас с тобой не пойдет. Эта твоя дурацкая «прослушка» — «жучок»? «клоп»? как вы их называете? — категорически мне мешает! Я не могу работать, зная, что она лежит у меня в сумочке. Ну будто я какую-то подлость совершаю! Нет, правда, пап! Давай уберем ее? А то я кажусь себе стукачкой… ужасно противное ощущение! Я даже в глаза Юле в какие-то моменты боялась смотреть — вдруг догадается? Это ведь ужасно! Тем более что никаких секретов у нас и не было…

Александр Борисович еще до возвращения дочери домой успел прослушать запись, сделанную Филей Агеевым, и ровным счетом ничего в ней полезного для расследования либо просто интересного для себя в плане постижения характера Юлии не нашел. Тут дочка была, конечно, права. Но ведь суть ее каприза, как понимал Турецкий, в другом. Если ей уже сейчас, когда ничего серьезного не происходит, — просто обычное знакомство! — мешает «жучок», то что будет потом, когда роль прослушивающей техники в плане сбора информации стократно возрастет? Ну, может возрасти? Нинка, что же, так и будет продолжать переживать свою «неискренность»? Вот это и плохо. Значит, она изначально неверно поняла суть своего задания. Ее не «дружбу заводить» с Юлией послали, а попытаться выяснить, что с девушкой происходит. То есть узнать о причинах ее конфликтов с родителями, ну, с дедом и бабкой. Посмотреть, в каких условиях она работает, что делает в свободное время, кто друзья и так далее. Но не более того. И всякие личные Нинкины проблемы к делу никакого отношения иметь не должны. А если ей что-то мешает, то придется сделать так, чтобы эти помехи устранить. Скрыть от нее. Иначе говоря, формально как бы отказаться от прослушивания, а на самом деле не прекращать его ни на миг. В одежде микрофон прятать нельзя, дочь каждый день надевает на себя то, что взбредет ей в голову в последнюю минуту перед выходом из дома, а барахла хватает. Значит, остается все та же сумочка, которую надо каким-то образом передать ненадолго в руки Филиппу, тот мастер прятать «игрушки» подобного рода.

— Другими словами, — пытался объяснить Турецкий жене свою позицию, — если мы не собираемся отказываться от Нинкиной помощи, придется ей, к сожалению, но для пользы дела соврать. И возьмешь на себя эту миссию ты, дорогая. Или мы с тобой попросту выводим дочь из игры. Потому что если она не будет нам помогать, то совершенно определенно может сильно помешать. Увы, такова логика. Думай…

Но вместе с тем другое обстоятельство обрадовало Турецкого, чем он и не преминул также поделиться с женой. Наедине, естественно.

— А наша Нинка-то уже совсем взрослый человек… Ты замечала, что у нее свой, достаточно зрелый взгляд на вещи образовался, на разные события. С одной стороны, вроде бы еще в куклы играть, а с другой — ей уже, оказывается, мешают быть искренней условия игры, продиктованные нами, родителями. Гнетут они ее, видишь ли! Не хочет притворяться! Это у нее уже вполне взрослая реакция. Вероятно, мы зря ей сказали о прослушивании. Но, исходя из собственной практики, да из требований безопасности, в конце концов, могу сказать, что такое ощущение собственного неудобства сохраняется только первое время, и недолго, а потом человек привыкает.

— А разве нельзя обойтись без этой гадости?

— Ира, это не гадость, а суровая необходимость. И мы, к сожалению, не можем рисковать…

Ирина же, как с удивлением увидел Александр Борисович, в данном вопросе полностью разделяла точку зрения дочери.

— Да о каком риске идет речь?! О чем мы вообще говорим?! Права Нина, мне тоже не понравилась эта твоя идея, но я посчитала, что ты, возможно, предложил как бы одноразовый вариант. Для первого знакомства. А постоянно — да ты что, Шуринька?! Я тоже категорически против! Нельзя травмировать психику дочери!

Вот те на! И это называется работать душа в душу?

— Нет, дорогие мои девочки, такой номер у вас не пройдет! Либо мы продолжаем, но в том ключе, о котором говорю я, либо немедленно отказываемся от всяких Нинкиных услуг. Полностью и тоже категорически. И это мое последнее слово!

Александр Борисович не то чтобы открыто возмутился, но твердо высказался в том смысле, что без прикрытия работать дочери не позволит. Каким будет это прикрытие — другой вопрос, но оно обязательно будет. Хотел еще добавить насчет того, что кое-кто, прочитав учебник судебной медицины или прослушав с десяток лекций какого-нибудь доцента, готов возомнить себя крупнейшим специалистом в оперативных разработках. Но… промолчал, хотя и не видел причины скрывать правду. И правильно сделал.

А тут шлея захлестнула Ирину, как говорится, под ее королевскую мантию. Она заявила, что возражает лишь против подслушивания разговоров дочери с Юлией — мало ли какие темы могут найтись у девочек! А сопровождать и наблюдать — это сколько угодно, пожалуйста, кто ж против этого выступать станет?

— Да просто из чисто этических соображений, Шура, ты же ее отец, человек, которого она любит и уважает, и ты не пешка какая-нибудь в юриспруденции, ты — генерал! Нет, Шурик, ты не должен унижать Нину, взрослого человека, сам же только что заявил! А если у девочек вдруг действительно зайдет речь об интимных вещах, как ты потом дочери в глаза смотреть будешь? И что она станет думать обо всех нас, зная наверняка, что ее слушают посторонние люди? Тот же «дядя Филя», например? Да я и сама, зная об этом, от стыда сгорела бы! А у нас ребенок, что там ни говори…

— Я понимаю тебя, но и ты подумай: как это устроить выборочное прослушивание? Это же нереально! А ты, между прочим, как умная и сообразительная мать, могла бы поговорить с ребенком, объяснить ему… ну, ей, Нинке, что мы конкретно имеем в виду. Вот, например, недалеко ходить… Нам уже известно о достаточно сильных переживаниях Юлии после гибели того певца, что из окна выпал. Или ему кто-то «по-дружески» помог, не знаю. Мне ее расспрашивать об этом нет никакого резона, тебе — тем более. Нинка могла бы заговорить о нем, к слову. И естественно, завязался бы диалог. Но то, что потом расскажет мне дочь, я почти уверен, меня не устроит. Ибо мне нужны будут интонации Юлии, то, как она станет пересказывать последовательность событий и собственных своих ощущений. Передать все это в абсолютной точности может только очень опытный человек. А в записи я сам услышу, потому что прокручу ее сто раз. И услышу, скрывает она что-то или нет, врет или говорит чистую правду. И смогу сделать нужные выводы. Но ведь нам же этические соображения не позволяют, так надо вас понимать? А в этом факте, может быть, как раз и скрыта причина всего того, чем мы занимаемся… Теперь по поводу вашего интима… Ну, что? — словно пародируя известного артиста кино, тонким и занудливым голосом произнес Александр Борисович. — Каждый уважающий себя человек имеет право не обсуждать таких скользких с точки зрения общественного мнения вопросов. Сказать: не люблю я этого — и все. — Он безнадежно махнул рукой. — А потом, ты и сама, я думаю, могла бы первой послушать и что-то исключить из записи. Но, в принципе, мы с Филей в жизни уже давно такого наслушались, чего, бог даст, вы никогда не услышите… Нет, я не уговариваю, и ты в этом легко убедишься.