Изменник - Андрей Константинов

* * *

Спустя полчаса Зимин, Широков и Живич уехали в Глину — административный центр района. А Джинн с Мукусеевым отправились в храм. Дверь церкви была открыта, но внутри не оказалось ни души. Они побродили между икон и вышли наружу.

— Ну и где этот попище? — спросил Джинн.

— Не знаю, — ответил Владимир. И вдруг сверху, с лесов, их окликнул голос:

— Что вы хотели?

Они подняли головы. Сверху на них смотрел бородач в робе, с кистью в руке. У него были живые, черные глаза и бейсболка на голове. «New-York» — блестели золотые буквы над козырьком.

— Нам нужен батюшка, — сказал Мукусеев.

— Подождите, сейчас спущусь.

Бородатый, прихрамывая, спустился, вытер руки тряпкой.

— Так где нам найти батюшку? — спросил Джинн.

— Я и есть батюшка, — по-русски сказал бородач. — Что нужно от меня православным братьям?

— Мы ищем людей, которые могут рассказать о судьбе русских журналистов, погибших здесь два года назад, святой отец.

— Сожалею, но я получил этот приход позже. Мой предшественник, отец Аксентий, отказался покинуть храм, когда его взорвали хорваты. Его завалило кирпичом.

— Он знал о взрыве и отказался покинуть храм? — спросил Мукусеев.

— Так, сын мой. Он предпочел погибнуть с храмом. К счастью, подрывник у усташей был никудышный и взорвать церкву они не сумели — только обрушили часть стены да изувечили купол… Если разговор у нас будет долгим, давайте присядем. У меня была сломана нога и мне трудно стоять.

Они присели на какие-то ящики, и Мукусеев попросил разрешения закурить.

— Кури, сын мой. Мы не в храме, мы подле него. Так что же привело вас ко мне?

— Поиск истины, батюшка.

— Увы, той истиной, которая нужна вам, я не владею.

— И все же, батюшка… Если вы обратитесь к пастве с просьбой помочь нам, вас послушают. Так?

— Возможно… Какого рода помощь вам нужна?

— Люди неискренни с нами. Мы полагаем, что многие жители Костайницы знают, что и как происходило здесь два года назад. Но никто не хочет сказать правды.

— Война ожесточает сердца, сын мой.

— Поэтому люди лгут? — жестко спросил Джинн. Священник посмотрел на него черными глазами, ответил:

— Не только поэтому. Не только… Многим сербам стыдно за то, что произошло. Они чувствуют свою моральную вину. Потому, что убийство русских — БРАТОУБИЙСТВО. И я, серб, скорблю и молюсь за души Геннадия и Виктора. И за души их убийц.

— Молитва, отец, доброе дело. Но этого мало, — сказал Джинн. — Братоубийство — наша общая славянская беда. Наша катастрофа, наша ЛюНависть…

— Слова ЛюНависть не существует, сын мой. Если ты поэт, то скорбно болит сердце Кирилла и сердце Мефодия.

— Я не поэт, отец. Я солдат.

— Веруешь ли ты?

— Да, отец, я верю. Но не в Бога, а в человека… Вы поможете нам?

— Я должен подумать, сын мой… А теперь ступайте 3 БОГОМ.

Они ушли, вслед им маляр-священник в дрянной турецкой бейсболке с надписью «New-York» положил крест… 3 БОГОМ. Скорбно болит сердце Кирилла… И сердце Мефодия.

* * *

Поездка Зимина и Широкова в Глину тоже не принесла особых результатов. Прокурор в Глине был новый, о гибели Ножкина и Курнева он, разумеется, слышал (кто в бывшей Югославии об этом не слышал?), но дела, возбужденного в 91-м военной прокуратурой, не видел… А кроме всего прочего, он был замордован лавиной других дел. Преступность, как и положено в смутное время, скакнула вверх, а раскрываемость упала. На руках у населения оказались десятки тысяч неучтенных стволов, а оружие, как известно, имеет свойство стрелять.

Прокурор был молод, но выглядел очень устало. Он понимал озабоченность русских и не понимал, чего ради тратить время на убийство двухгодичной давности, когда каждую неделю происходят новые.

Он выслушал внимательно, изучил удостоверение Зимина, с уважением покачал головой, прочитав слова «следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Российской Федерации».

— Чем же я могу вам помочь, коллега? — спросил. — Работайте, препятствий чинить вам не буду, но и сделать что-либо для вас не смогу… И — будьте осторожны. У нас тут не спокойно. У нас тоже полгода назад сотрудник пропал. Нашли недавно повешенным в лесу.

— Суицид? — осторожно спросил Зимин.

— Я еще ни разу не видел самоубийцу, который бы повесился, предварительно скрутив себе руки проволокой…

Вернувшись из Глины, Зимин сказал Мукусееву:

— Владимир Викторович, ты, конечно, председатель комиссии. Жираф, как говорится, большой, ему видней. Но давай посмотрим на вещи здраво: мы же на месте топчемся.

— Мы ведем опрос населения, Илья Дмитриевич.

— Пустое, — махнул рукой Зимин. — Перспектив никаких.

— Почему вы так думаете?

— Потому что я зубы на следствии съел. Я ЗНАЮ.

— Мы даже трети населения не опросили, Илья Дми…

— Бессмысленное занятие, Владимир Викторович. Я сталкивался с аналогичной ситуацией в Узбекистане: все местное население знает своих «героев». И любовью к ним не пылает. Но ведь показания клещами нужно вытягивать!

Молчавший до этого Джинн вдруг сказал:

— В Узбекистане все равно было легче, а, Илья Дмитриевич? Там можно было любого бросить в зиндан, морить голодом, стращать вышкой… Глядишь, и добыл показания. Гдлян, Иванов, Зимин — борцы с коррупцией!

— Там, Олег Иваныч, было совсем легко. Именно поэтому в нас стреляли и заваливали ЦК анонимками, — ответил Зимин. Широков поднял руку:

— Мужики! Не надо. Одно дело делаем, в конце-то концов.

Мукусеев тоже сказал:

— Давайте соблюдать корректность, мужики. Мы не в Верховном Совете…

Джинн пожал плечами: я просто спросил. Зимин скривил губы, налил себе ракии, выпил. Мукусеев спросил:

— Так что же вы предлагаете, Илья Дмитриевич? Мы ценим ваш опыт, ваши профессиональные знания, но хотелось бы услышать конкретные предложения.

Зимин отщипнул кусочек брынзы, помял его в пальцах, но в рот не отправил, а бросил в павлина. Не попал.

— Что я предлагаю? В связи с полной бесперспективностью расследования предлагаю его свернуть.

— Позвольте! — возмутился Мукусеев. — Мы сюда приехали работать. Между прочим, за государственные деньги. Взять и просто бросить все? Это, по-моему, безответственно…

— Вот именно, — подхватил Зимин. — Безответственно тратить казенные деньги… В валюте, кстати… Тратить казенные деньги на бессмысленное и бесперспективное дело. Поймите вы, пожалуйста, несколько простых вещей: до нас здесь уже работали. По горячим, между прочим, следам. И — ничего!… А прошло уже два года! Любой профессионал вам подтвердит: время не способствует раскрытию. Это аксиома. Вот вы говорите: пошукать по позициям. Мы во время поездки в Глину видели, какие тут «позиции». Это же сотни окопов, траншей, воронок! Черт ногу сломит. Половина из них осыпавшиеся, заваленные, заросшие. Да тут саперному батальону работы на год… или на два. Давайте же будем реалистами. Вы, коллеги дорогие, зациклились на версии полусумасшедшего Бороевича… А кроме этого у вас ничего и нет.