Ковыль (сборник) - Иван Комлев

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 21 22 23 24 25 26 27 28 29 ... 104
Перейти на страницу:

– Здравствуйте, Иван Васильевич. Здравствуйте, Пётр Афанасьевич.

Баба Поля смотрит встревоженно: сам главный приехал – к худу, наверное.

– Подвёз вот молодого коллегу: опаздывал. Не успевает молодёжь, – успокоил её Иван Васильевич.

Баба Поля согласно кивает головой, пропускает Петра Афанасьевича в комнату, где лежит Тимофей Несторович, сама задерживается у двери, негромко жалуется:

– Худо, ой худо дело, Иван Васильевич. Плох мой старик.

В жалобе её таится крохотная надежда: а вдруг этот пожилой и мудрый человек, врач, ещё раз посмотрит Тимошу и скажет… Что он скажет, она представить не может. Ну, так на то он и самый старший среди врачей. Не зря ведь.

Иван Васильевич не отводит своего взгляда, и она понимает: сказать нечего и надеяться не на что. Но он, тоже негромко, говорит:

– Да, Полина Филипповна… Что же делать? Мне Тимофей Несторович ещё там, в больнице, как-то сказал: «Износился я, не почините», – Иван Васильевич вздохнул. – Было бы что чинить… Да, вы понимаете.

– Никогда не хворал, не жаловался… Скоро уж? – беззвучно шевелит губами баба Поля.

– Идёмте-ка посмотрим, как там Пётр Афанасьевич управляется.

Баба Поля ведёт Ивана Васильевича в горницу – к стулу, сама становится в сторонку, так, чтобы было видно и молодого врача, колдующего у постели, и лицо Тимофея Несторовича, и Ивана Васильевича. Делится негромко своей печалью:

– Ведь он не ест у меня совсем. Всё просит рюмашечку, ну хоть с напёрсток.

– Да? Нельзя: рюмка водки ему… – Иван Васильевич не досказал, только рукой повёл.

– Вот и Пётр Афанасьевич то ж самое говорит. А мне-т каково? – у бабы Поли навёртывается слеза. – Он ведь больше ничего не просит. Я не дам, а может…

Баба Поля смотрит на Тимофея Несторовича, угадывает, что сейчас можно говорить всё: он не внемлет разговору.

Иван Васильевич тоже смотрит на умирающего, потом на бабу Полю, говорит отошедшему от кровати коллеге:

– Если напёрсток сухого… Ты как, Пётр Афанасьевич?

Тот пожимает плечами, глазами показывает на бабу Полю.

– Э-э… Чего уж там – говори, – Иван Васильевич идёт к двери. – Она знает, как дело обстоит. И вообще они, брат, больше нашего понимают. Мы лечим, спасаем им жизнь, а они возьмут и отдадут её по доброй воле. За идею. За нас с вами. А кто и неизвестно за что. И попробуй докажи, что они – неправы. Разве не так? – он смотрит на бабу Полю ласково-сочувственно, уважение, которое слышалось в голосе, светится и во взгляде. – Бывает, что и чужими жизнями распоряжаются. А нам этого не дано.

– Бывает… – баба Поля холодеет: перед глазами у неё стоит Марья.

– Ну, напёрсток хорошего виноградного вина найдётся? Но – не больше!

– Спасибо, родненькие вы мои. Есть у меня всякое. Постойте, я же вас чайком угощу с вареньицем. У меня его много, с осени стоит, есть некому.

Иван Васильевич секунду колеблется, смотрит на часы, с сожалением разводит руками:

– Хорошо бы горяченького, но времени не осталось. Меня уже ждут. Спасибо, но не могу.

– А я что хотела ещё спросить…

– Да?

– Телеграммы мне отправлять? Детям.

– Отправьте.

– Так ведь заверенные надо. Могут с работы не отпустить. Алексея Тимофеевича и вовсе: он военный.

– Как, Пётр Афанасьевич?

– Я сделаю. Вы сможете завтра до обеда с телеграммами зайти в больницу? Заверим. Написать знаете как?

– «Шибко хворый» – чего ж не знать? Напишут мне. Я попрошу. Завтра, стало быть. Вот и ладно, вот и хорошо. Ребятки наши приедут. Спасибо вам.

С души у бабы Поли свалилась тяжкая ноша. Ещё бы с Марьей…

Едва ушли доктора, заявилась соседка. У неё нерабочий день. Видела она, что были двое, любопытно ей.

– Здравствуйте, баба Поля.

– Здравствуй, Галя. Заходи-тко на кухню, чайку попьём.

У Гали безобидный интерес.

– А Тимофей Несторович не будет?

– Третий день не встаёт.

– Что говорят? Этот седой кто?

– Главный у них. Плох Тимофей мой Несторович. Завтра телеграммки буду отбивать, – баба Поля прикусила дрогнувшую губу, налила чай.

Галя пробует мягкие булочки, варенье, хвалит:

– Вкусно вы стряпаете, баба Поля. И варенье – как свежее.

– Нравится? Ты бери больше, не стесняйся, – баба Поля придвигает вазу с вареньем ближе к соседке. «Вот и на поминки надо будет ватрушек и булочек изготовить…» – думает она, глядя, как вкусно, с неподдельным удовольствием Галя ест булочку. – Я что хочу тебя попросить. Ты мяса можешь принести? Ежли что…

– Ладно. Можно и фарш. Сколько надо?

– А и сама не знаю пока. Сколь будет народу. Приедут ребятки – видно будет. Деньги дать?

– Нет-нет. Потом.

Галя допивает чай, благодарит и торопится нести новость.

Баба Поля идёт в горницу к своему Тимофею. Большая комната кажется пустой. Когда-то в ней помещалась вся семья, а теперь – двое; и мебели на двоих: две кровати, диван-лежанка у печи, стол и шкаф. Стульев тоже немного – четыре. Новенькие – в позапрошлом годе купленные. Те, довоенные, да табуретки, что Тимофей сам делал, как семья прибывала, стали уж негодны, и баба Поля снесла их в сарай. Был среди них и Марьин стул. Из приданого.

«О, господи! Опять Марья…»

Как же Тимофей, неужто не вспоминает совсем?

Тимофей Несторович что-то шепчет. Она подходит ближе, но только успевает разобрать:

– …эту рубаху!

– Что? Рубашку сменить хошь?

Он открывает глаза, узнаёт её, шепчет:

– Это ты, Поля, – взгляд его теплеет, в нём даже появляется лукавинка.

«Сейчас попросит, – догадывается баба Поля, – а я дам. Напёрсточек». Ей становится радостно и легко. Она улыбается.

Он действительно просит:

– А? Поля…

Она согласно прикрывает глаза:

– Доктор малехонько, а – разрешил.

Он потаённо улыбается: он знал, что когда-нибудь так будет.

– Счас я, счас, – баба Поля торопится на кухню. Там, в шкафчике под ключом, у неё целый арсенал, как сказал бы Алёша.

Ждали с Тимофеем сынков к мартовскому празднику, набрали по лучшему вкусу, а они вот не приехали. И Аня обещалась. Верочка только не могла, у неё экзамены. Сколь лет проработала, а потом начала учиться. Может, так оно и лучше: узнай сперва работу, а потом – учись? Чтоб не зазря.

Пасха минувшим воскресеньем прошла. И Пасху не праздновали. Не только потому, что Тимофей Несторович болен, – веры в того Бога давно не стало, с войны: разве допустил бы Всемогущий такой разбой? Он бы тех гитлеров ещё в чреве материнском распознал и на белый свет не допустил явиться. Ежели и есть где-нибудь тот, имя которому Бог, то не достоин он этого звания, потому – пустой звук, пустое место, без души. Душа должна быть в Боге, как в человеке, есть она – есть Бог, есть человек; нет её – тогда ни Бога, ни человека.

1 ... 21 22 23 24 25 26 27 28 29 ... 104
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?