Избушка на костях - Ксения Власова

Даже пряник Яга нащупала вслепую и не без помощи Кощея. Тот закатил глаза и попросту пододвинул гостинец так, чтобы тонкие пальцы наконец нашарили его.

– Жива она, не думай. Просто спит, как и дочь.

– Почему?!

– Почему-почему… – пробормотала Яга и вдруг в сердцах воскликнула: – Потому как я не зверь, до крови голодный! Жаждал князь добро сохранить? Так и будет, ни словечка я не солгала. Но девку сгубить не дам!

Сидящий напротив Кощей вдруг наклонился и подался ко мне поближе. Деревянный оберег, видневшийся в полурасстегнутой рубахе, тихо царапнул скатерть на столе.

– Уснет девчушка одна и уже не проснется, – сказал он, смотря на меня по-доброму, как на несмышленого ребенка. – Князю на то, может, и пень положить, но…

– А если вдвоем они уснут, что изменится? – перебила я. – Неужто думаешь, князь их обеих не закопает в сырую землю?

От представленной картины подурнело, к горлу подкатил ком. Девчушку было жаль, но губить с ней и матушку – слишком жестоко. Не знала я, что Яга способна так безжалостно чужими жизнями играться.

– Жену с дочкой закопал бы и забыл, с него станется, – согласилась Яга, все еще неотрывно смотрящая в блюдечко. – Вот только могилу копать будет некому.

Нахмурившись, я перевела взгляд на катящееся по краю яблочко и ахнула. Взметнулось к потолку черное пятно, промелькнули вороные крылья, и мы будто последовали за птицей, устремившейся в распахнутую дверь. Спальня сменилась коридором – мрачным и узким, затем – огромным залом с очагом посередине, а чуть позже – вереницей крохотных комнат для прислужников, огромной оружейной с мечами на стенах, душной кухней, где на вертеле жарилась целая свиная туша. Амбар, склады, конюшня, пристройки – везде, куда падал глаз, люди засыпали на ходу, не успев довести дело до конца: кто с ложкой в руках, кто с оружием в накрепко сжатых пальцах, а везунчики – в своих постелях. Дружинники сладко сопели на сторожевых башнях, конюхи дремали в обнимку с конской сбруей, и даже слуга, высунувшийся наружу из дымохода по пояс, дрых без задних ног и не шелохнулся, когда над ним пронеслась черная птица – совсем близко, едва когтями не задев его вихрастую макушку. Под брюхом ворона раскинулось настоящее сонное царство.

И лишь один человек в нем не сомкнул век.

Иноземный князь бегал из комнаты в комнату, склонялся над каждой живой душой, что встречалась ему на пути, тряс ее за шиворот, пытаясь разбудить, но тщетно. Все обитатели каменного терема спали крепко, как убитые. На лице иноземного князя робким цветком медленно распускался страх.

– Так боялся за свое добро, что готов был и дочь свести в могилу, – выплюнула Яга. – Так вот оно – твое, бери. Никто больше не отнимет.

Словно в ответ на ее слова, ворон, парящий над теремом, разжал лапы. Меж когтей что-то промелькнуло и ухнуло вниз. Присмотревшись, я разглядела огрызок красного яблока. Он упал к ногам князя, и тот, наклонившись, прикоснулся к нему. В тот же миг черные семечки яблока взметнулись вихрем. Поднявшийся ветер заставил князя прикрыть рукой лицо. Отступая, он слезившимися глазами наблюдал за семенами, упавшими на землю и тут же давшими тонкие побеги. С каждым ударом сердца, отдающимся в ушах, они разрастались, становились выше и гуще. В изумрудной зелени прорезались острые шипы. Они, словно острые кинжалы, устремились ввысь, оплетая каменный терем и его двор жесткой изгородью, через которую нельзя ни пролезть, ни перемахнуть.

Ворон надсадно каркнул и с не присущей ему резвостью устремился к застывшему в небе серебристому полумесяцу – свидетелю происходящего колдовства. Последним, что я успела заметить, оказался иноземный князь, падающий в ужасе на колени и заходящийся в рыданиях. Запрокинув голову и воздев руки, он взывал к самим небесам. А возможно, не к ним, потому что пухлые губы складывались во вполне определенное имя.

Яга!

Вот кого звал иноземный князь вплоть до того мига, пока зеленый, плетеный из острых веток, листвы и шипов купол не сомкнулся над ним окончательно.

Ворон чуть зазевался и едва успел выскочить из захлопывающейся ловушки. Его холеный черный хвост, словно зубы разозленного волка, сцапали сомкнувшиеся ветви. Птица ошарашенно каркнула, оглянулась и одним рывком оказалась в безопасности – высоко в небе, над кровожадным куполом из деревьев. Среди шипов и листьев темнела пара роскошных, посеребренных полумесяцем перьев – как скромная плата за возможность уйти целым и невредимым от разбойника, взявшего монетами, а не жизнями.

Блюдечко мигнуло и погасло, катившееся по краю яблоко замерло. Я перевела потрясенный взгляд от блюдца на Ягу.

– И что будет дальше? – спросила я.

– Кто ж знает? – Она пожала плечами и обвела край печатного пряника. – Это сказка быстро сказывается, а дело долго делается. Пока дойдешь до конца, забудешь, что было в начале.

Кощей подхватил яблоко с блюдечка и беззаботно надкусил его. Раздался смачный хруст. Сквозь него я едва разобрала слова:

– Дочь князя будет спать крепким сном до тех пор, пока не разбудит ее поцелуй любви. Только с ним она пробудится, а вместе с ней – и весь ее двор, включая матушку и слуг.

Ее двор.

Не княжеский, а ее. Намеренно Кощей оговорился или нет, но эту деталь я ухватила, как рыба наживку.

– Разве кому по силам пройти через зеленую преграду?

Тим впервые подал голос, и я с благодарностью кивнула ему. Этот же вопрос мучил и меня.

– Может, да, а может, и нет. – Яга допила чай и теперь задумчиво покачивала чашку в руках, внимательно рассматривая рисунок чаинок на ее дне. – То не нам решать. Доля и Недоля – не наша забота.

– Соломинку мы протянули, – бодро добавил Кощей и подмигнул мне. – Дальше судьба без нас рассудит.

– Жизнь долгая, – неспешно продолжила Яга и усмехнулась. – Кто знает, авось и князь, одичавший и хлебнувший одиночества, осенит лоб дочери отцовским поцелуем?

– Если есть в его сердце любовь к своему чаду, ворожба спадет, – радостно пояснил Кощей и дерзко выбросил в окно огрызок съеденного яблока.

Он, пролетев добрый десяток шагов, ухнул в колодец во дворе.

Яга, оторвавшись от своей чашки, кивнула и снова глянула на меня – внимательно, цепко. Кончик ее острого носа дернулся, будто принюхиваясь.

– Когда говорим о любви, всегда подразумеваем влюбленность. А между тем самая крепкая любовь, ничем не рушимая, она – родительская.

Ее слова, казалось, были обращены лишь ко мне одной. Я тяжело выдохнула и отвернулась. Сердце сжимало от боли: перед глазами снова предстала матушка. Такой, какой я запомнила ее в последние дни: бледной, изможденной, держащейся лишь на внутренней, незримой силе.

– Не полюбит он дочь, – твердо проговорил Тим, нарушая тишину. – Не научишь ты его ничему.

Мы все трое повернули головы в его сторону.

– А я и не намерена учить. – Яга громко фыркнула. – Учит жизнь, а я у нее так, на побегушках.

На этом разговор стих. Казалось, у всех вдруг разом пропал запал спорить. Я впервые за вечер ощутила усталость. Она тяжелой волной обрушилась на плечи, заставив чуть сгорбиться. В глаза будто песка насыпали, и я принялась тереть их кулаком.

– Душа моя, гостям нашим пора спать. Проводить их до опочивален?

Яга постучала указательным пальцем по подбородку, раздумывая над чем-то. В отблесках огня в печи крупный самоцвет на ее кольце сверкнул алым. На миг показалось, что это и не камень вовсе, а стекающая по пальцу капля крови. Я моргнула, и снова, как часто это уже бывало в последнее время, видение исчезло.

– Проводи, будь добр, и возвращайся. Почаевничаем еще с тобой.

Тим первым поднялся с лавки и потянул меня за собой. Все еще занятая прокручиванием картины, увиденной миг назад, я даже не попрощалась с Ягой. Но та, подперев рукой подбородок, всецело была занята видом темного двора в окне, потому даже не заметила моей оплошности.

Коридор встретил нас сквозняками и неясными звуками: то ли ветер плачет, то ли дикий зверь тихонько воет. Я невольно сжала руку Тима покрепче. В этом месте лучше держаться поближе друг к другу!

Путь озаряла свеча в руках Кощея. Ее тусклого света едва хватало, чтобы выхватывать из темноты очертания стен и дверей. Я опасалась взглянуть вниз, зная, что увижу: за подол моего сарафана, как за юбку матери, снова хватались когтистые тени. Они перескакивали с места на место, стараясь достать повыше. Я решительно встряхнула подол, и до меня донесся обиженный писк: попадавшиеся тени теперь бежали чуть впереди меня, замирая и нетерпеливо подпрыгивая, если я замедляла шаг.

– Ночью по избушке не гуляйте, – мягко предупредил Кощей, сворачивая по коридору. Несмотря на темноту, двигался он легко, расслабленно. Было в его плавности что-то от лесного хищника,