Терпеливый снайпер - Артуро Перес-Реверте

– Что будет завтра? Что припас Снайпер на День святого Валентина?

Он, кажется, удивился:

– А ты что знаешь?

– То, что ходит в Интернете и передается эсэмэсками. Людей созывают на акцию… Знаю еще, что история со статуей Джульетты – это были всего лишь цветочки. И что в Верону со всей Италии съезжаются райтеры.

Я говорила, а Дзомо открыл рюкзак и рылся в нем.

– Завтра уже наступило, – сказал он.

И вытащил из рюкзака два баллончика с краской. Встряхнул их, как полагается, и я услышала тихое звяканье шариков внутри. Потом повернулся к металлической рифленой шторе на витрине кафе и черным вывел на ней огромное сердце. Полюбовался на него, встряхнул второй аэрозоль, заполнил контур красной краской и сказал со смехом:

– День всех влюбленных.

Сунул баллончики в рюкзак, закинул его за спину и исчез во мраке.

По дороге в отель я наблюдала удивительное зрелище: от арены до Корсо Борсари улицу за улицей старой Вероны заполняли крадущиеся тени, которые выводили сердечки на каждом фасаде, на каждой стене, на каждом памятнике, что попадался им под руку. Слышала легкий топот, шепот в темноте, позвякиванье и свист, с каким краска выходит из баллончика, вдыхала ее свежий запах и видела, как кровью на снегу, забрызгивая стены, горят тысячи красных пятен. Кое-где на перекрестках пульсировали мигалки полицейских машин и рвался морозный воздух от воя сирен. Весь центр города оказался, что называется, в зоне боевых действий, наводнен отрядами стремительных безликих существ, за которыми тянулся неизгладимый след в виде красных сердечек всех размеров: они пестрели на Виа Маццини, на церкви Ла Скала, Сан-Томио, на улице, где стоял дом Джульетты, на пьедестале памятника Данте, на фасаде палаццо Маффеи, на колонне, увенчанной венецианским львом. Эта планомерная бомбежка не щадила ничего. И наконец, на площади Эрбе – заполненной в это самое время карабинерами в касках и с дубинками (специальные силы по борьбе с беспорядками) и кучками задержанных райтеров, поставленных лицом к стене – их рюкзаки с баллончиками валялись у ног, – я поняла, в чем дело: непостижимым образом кто-то (потом узнала, что это был Снайпер собственной персоной) сумел подняться на крышу ратуши, где высилась башня Ламберти, и у ее подножия, заметного издали, а теперь еще и подсвеченного на манер какой-то ультрасовременной инсталляции беспрестанным пульсированием полицейских мигалок, нарисовать огромное, вызывающе алое сердце с иллюзией трехмерного изображения, а ниже приписать: Vomito sul vostro sporco cuore, что значило: «Блюю на ваше грязное сердце».

Чем дальше на юг – из Вероны в Милан, а потом в Рим – мчался поезд, тем больше смягчалась суровость пейзажа за окном, как будто перегон сокращал расстояние между зимой и весной. Белые равнины и деревушки на заснеженных склонах холмов уступали место зеленым лугам, чуть тронутым изморозью, и рощам в заиндевелой листве. Потом эта зелень завладевала всем вокруг, становилась все гуще и ярче, по мере того как солнце рассеивало дымку, затуманивавшую серый горизонт.

За шесть часов пути о многом можно подумать. Прикинуть возможности и вероятности, проанализировать причины и следствия. И в поезде, и когда сошла на вокзале Термини в Риме и направилась в толпе к стоянке такси, я внимательно приглядывалась к тем, кто окружал меня, и несколько раз оборачивалась – подобно тому, как в вагоне, с раскрытой книжкой Беппе Фенольо «Партизан Джонни»[35]на коленях, зорко следила за соседями. Под рукой в сумке у меня был наготове газовый перцовый баллончик, купленный по рекомендации Джованны в какой-то веронской лавочке, хоть я не была уверена, будет ли от него в случае чего прок. До сих пор я не отмечала такого, что внушало бы тревогу, но знала, что это ничего не значит, – явных или скрытых причин для беспокойства имелось в избытке: как забыть рыжеватые усы и голубые глаза господина в твидовой шляпе, твердо очерченное, угловатое лицо дамы в норке? Все тело у меня до сих пор ныло и ломило после падения, а при воспоминании об этом происшествии горело лицо. От унижения и стыда.

Добыча метит охотника, который ее преследует, поняла я когда-то, и потому весь путь до Рима разглядывала граффити на автострадах и станциях. Во Флоренции на стенках брошенных вагонов я, кажется, успела различить черепа Снайпера и его фирменный знак, но поезд шел с такой скоростью, что точно не скажешь. То же самое было по приезде в Рим, где на стене под путепроводом я прочла изречение «Жизнь жестче любого хрена», написанное большими черными буквами под изображением девочки, нянчившей куклу с черепом вместо лица. И пришла к выводу, что это может быть только Снайпер. И это граффити, и флорентийское потускнели и облупились, значит, сделаны были давно. По всей видимости, их даже пытались закрасить другими. Однако я затрепетала, только представив себе, что моя добыча могла когда-то быть здесь. Что он оставил здесь свой след, не подозревая даже, что я пойду по нему.

Накануне я снова поговорила по телефону с Маурисио Боске – после того как привела в порядок мысли. Выстроила планы. Я позвонила узнать, во что же он меня втравил и в какой мере считает себя за это ответственным. Еще спросила, не имеет ли он случайно отношения к случившемуся. Боске, как мне показалось, сперва вполне искренне удивился, а потом взволновался. – Я ни при чем, – вскричал он. – Я не знаю, кто и почему тебя преследует! Очень немногие осведомлены о твоей работе. Впрочем, и в тайне она не держится. Моя секретарша, к примеру, в курсе, еще кое с кем я беседовал в частном порядке, но все это люди, заслуживающие полного доверия. Может быть, кого-то встревожили твои расследования? Пошло из уст в уста. Ты ведь, полагаю, уже со многими успела поговорить? И любой из них мог снестись с Лоренсо Бискарруэсом, если, конечно, именно он за этим стоит. Точно ведь не скажешь. Снайпер слишком долго наживал себе врагов. В любом случае, – завершил Маурисио свой монолог, – он не предусмотрел, чем могла обернуться его затея. Так что, если хочешь, бросай это дело. Я оплачу тебе все расходы, и мы забудем эту историю. Расстанемся друзьями. Мне – в Бостон, тебе – в Калифорнию.

Выслушав его, я довольно долго молчала. Так долго, что он сказал: «Алло-алло, ты здесь?», решив, что связь прервалась.

– Я здесь, – ответила я, – и думаю над тем, что ты мне сказал. И что делать дальше. Пытаюсь углубиться в существо вопроса. Взвесить все «за» и «против». Понять, где тот предел, за которым лучше будет не продолжать.

– А зачем продолжать, – прервал меня Маурисио. – Зачем рисковать? Вероятней всего, на тебя напали люди Бискарруэса.

На это я ответила чем-то вроде «Не знаю точно». Не знаю, что за люди это были и с какой целью они меня преследовали. А потому вопрос, продолжать или нет, остается открытым. Тогда он как-то ввернул в разговор слово «страх», а я ответила, что не в страхе дело. И что сама могу быть весьма и весьма крута. И очень опасна. И что толстяк с усами и сучка в норке во второй раз меня через балюстраду не перекинут. В самом крайнем случае мы полетим вниз вместе. И дело тут не в нем. Эти слова, чтобы убедить самое себя, я повторила – медленно, раздельно и с небольшим разночтением: