И сколько раз бывали холода - Татьяна Свичкарь

Те же фотографии на стенах – и Митька, совсем мальчишка, лохматый такой…

Сейчас тётя Нина сварит кофе и посадит за стол, и будет та самая еда, из детства…

Кофе густ и горек. Тонкий фарфор чашки. Миндальное печенье, которое тётя Нина печёт сама…

– Тётя Нина, дорогая, когда Митя приедет?

Она смотрит на меня так, словно у меня горе.

– Не знаю, деточка. У него очень много дел, – покачивает головой тётя Нина. – Экзамены…

– А вы надолго здесь? Когда поедете назад? Может быть, я с вами?

Тётя Нина подпирает голову тонкой красивой рукой, и тихо позванивают её серьги. Словно вызванивают: «Н-нет… н-нет…»

Нет, она не поедет.

И больше ничего о Мите. Она будто не слышит моих вопросов. И голос мой тонет в этой глухоте, как в вате…

Валька заканчивает первый курс училища. Будет слесарем. Мать довольна, что он получает стипендию, бесплатное питание и проездной билет на автобус.

Куда нам пойти с Вадькой? Мы уже выросли и под лодкой просто не поместимся. Мы медленно идём по дорожке Берёзовой рощи. Меж деревьев видны остатки каменной танцплощадки. Когда-то здесь танцевала моя мама. На мне пальто с чужого плеча… На зелёную траву крупными хлопьями летит снег.

– Он женился, Ир…

– Что?!

Позже, много позже я узнаю, что Валька, получив Митино письмо, сорвался к нему. Письмо было смятенное, с просьбой не говорить мне.

И такой же смятенной была их встреча. Валька, в первый и последний раз попав в этот сумасшедшей красоты город, просто его не заметил. Они стояли над Фонтанкой, неподалёку от Митиного дома, и, опершись о парапет, говорили, говорили… Тем же вечером Валька уезжал. Митя снова слёзно просил его ничего не говорить мне.

– Я исчезну, просто исчезну – так ей будет легче.

– Адиёт, – хмуро сказал Валька. И взгляд у него был тяжёлым.

И вот он идёт рядом со мной. Есть люди, которые тебя просто любят и в такие горестные минуты ставят тебя под водопад своего тепла. Льют на тебя свою душу, поток слов и ты отогреваешься, отогреваешься…

Валька пытался понять, что произошло. И объяснить это мне.

– Понимаешь, Новый год, компания… Этот дурак напился. Ну и девочки. Ну и как дважды два… У неё… у неё… скоро кто-то родится… А тогда – он называл её твоим именем. Он думал, что это ты.

Валька держал мою руку. Я не ощущала его прикосновения, а потом почувствовала. Валька всегда умел унимать боль.

– Погоди, тебе нельзя домой с такой мордой лица, – сказал Валька. – Идём ко мне, посидим.

У Вальки дома тоже ничего не изменилось. Те же ободранные полы, та же кровать, под которой когда-то стояла коробка с чёрным котёнком. Но хорошо, что я сижу у него: дома испугались бы, увидев, что я начала задыхаться. А Валька метнулся, принёс бутылку дешёвого вина. И вот он обнимает меня, стискивает, чтобы руки были прижаты, и подносит стакан ко рту.

– Пей!

Меня трясёт, мне нечем дышать…

– Пей быстрее…

Валька – специалист по выживанию. Он с детства это умеет.

И дрожь отпускает. Я никогда так не плакала. У Вальки вся рубашка на груди уже мокрая. Он слегка покачивает меня, как мать ребёнка.

– Валька, – икаю я, – разве так можно? Валька, как так можно…

Я трясу головой и развожу руками, объясняя без слов. Что-то у меня было в руках, оно упало и – вдребезги.

Валька сидит, закусив губу, и лицо у него нехорошее.

Мне кажется, будь здесь сейчас Митя и будь у Вальки ружьё, он бы его просто пристрелил.

Третий час ночи. А метель всё кружит… Аська уже спит…

Зачем я тогда так быстро вышла замуж? Когда ко мне стали возвращаться силы, я сделалась злой. И всех воспринимала как предателей. Дедушку – за то, что именно он настаивал на учёбе, не разрешал вернуться домой из города, где мне было так плохо. Митя… его я ненавидела первого. И даже Вальку – за то, что тот пытался Митю понять. Я не хотела их больше видеть. Я хотела покончить со своей прежней жизнью. Оборвать все нити.

А Боря оказался настойчивым, немолодым уже человеком, которому надо было жениться. Близкие надеялись, что жена отобьёт его у бутылки. Я с алкоголиками дела никогда не имела и западни не распознала.

Было ли что-то хорошее в этом замужестве? Крым, Евпатория. В свадебном путешествии я второй раз в жизни увидела море. Сейчас чувство, что я была там одна. Мой муж каждое утро покупал четыре бутылки марочного крымского вина и в течение дня выпивал их. Это было для него как общий наркоз. Почти всё остальное время он спал.

Заручившись его равнодушием, я ездила на экскурсии. В пансионате нашем их предлагали много.

Севастополь. Там продавали кораллы. Белые, розовые, красные жёсткие кустики на подставках. А в дельфинарии танцевали дельфины – стоило девушкам в форме вроде военной взмахнуть рукой. Можно было подойти и посмотреть – дельфин стоял глубоко в воде, именно стоял, вертикально, как человек, и видел тебя оттуда, и ждал мгновения прыжка…

Бахчисарай… Пыльные ханские ковры, Фонтан Слёз. Пакетики с лавандой и розовое масло в бутылочках – у торговок.

Вырубленный в скале монастырь, и высокий настоятель, который всё смотрел на нас… Подол рясы шёл чёрными волнами от ветра. И пещеры монастыря за его спиной, и ведущие к ним ступени, которым десятки веков… Древний город Чуфат-Кале… Его узкие заброшенные улочки. Оживает прошлое, когда видишь камни, приготовленные, чтобы бросать их в недругов, если начнётся штурм.

Он на огромной высоте – этот город, и, когда подходишь к краю горы, где земля обрывается, ощущение, что летишь на самолёте – и облака у ног… Годы спустя я буду стоять уже в наших краях на вершине Молодецкого кургана с одним иностранцем, и он, видя этот край, этот обрыв, спросит:

– Здесь кончается Россия?

Мы развелись за две недели до рождения Аси. Бред, ад, выяснение отношений. Рыдания Бориса и его пьяные клятвы, что этот запой – последний. Всё это было банально, страшно, и будущее проглядывалось отчётливо. Надо было рвать и эту нить.

И, заглядывая в будущее, скажу, что я об этом ни разу не пожалела. После развода отец не заинтересовался дочерью, вся их связь ограничивалась грошовыми алиментами.

В роддом меня провожала мама. Она плакала.

– Не она первая, не она последняя, – сказала хмурая санитарка, «принимавшая» меня, то есть сурово прошмонавшая вещи в пакете. Даже новый халат не разрешила пронести – сунула какую-то рвань.

Но со мною была Валькина картина – та девушка на качелях, что смеялась разноцветному небу, рушившемуся на неё водопадом красок. Девушка, которая знала, что жизнь прекрасна, и не давала мне сомневаться в этом.

Я смотрела на неё в минуты самой острой боли, и мне становилось легче.