Штрафники вызывают огонь на себя. Разведка боем - Роман Кожухаров

Щуплый молокосос, а в голове – будто ледышка вместо мозгов. Они все такие, сосунки из последних новобранцев. В глазах, кроме лютой злобы, ничего нет. Как будто не человек, а «МП-40». Пистолет-пулемет, машина для убийства. Прикажут: стреляй, словно на спусковой курок нажмут, и начнет пулять, без всяких раздумий. Вейсенбергеру было поручено охранять периметр минного поля. Чтоб никто не шастал. Честно сказать, приказ для висельника. Ясное дело, что на поле могли оказаться только местные, из Вечеша. Взбрендило же вчера этой козе потащиться на мины. Да, от судьбы не уйдешь… А все-таки хорошо, что снег прошел. Накрыло трупы этой девочки. И женщины. Вот тебе и саван…

Возвышенность, обсаженная тополями, создавала видимость защиты для стрелков. Пока Отто рассматривал пустынные окраины, Вайс несколькими жадными затяжками превращает в пепел содержимое чубука.

– Ладно, давай мне… – Снайпер нетерпеливо вырвал свою винтовку из рук Хагена.

– Полегче нельзя?… – беззлобно огрызнулся Хаген. Вайс не обращает внимания на его реплику и внимательно осматривает затвор и оптику винтовки. Как будто Хаген мог ее повредить за эти секунды…

– Хорошо, что снег прошел… – философски заметил снайпер, докурив.

Вайс будто читает мысли Хагена.

– Не по себе все время видеть, как они там лежат, неприбранные, посреди поля, – добавляет он. – И специально взгляд уводишь, а глаза сами опять находят.

– Ага… – согласно кивнул Отто. – Особенно женщина… Жутко… Голая, на земле, на морозе…

– Мне снилась сегодня ночью… – признался Вайс. – Будто гонится за мной, прямо как есть, без ноги. И кричит. Как вчера закричала, когда… И будто груди ее скачут, вверх-вниз, и вся она такая ослепительная, голая… Уф… Такого страшного сна я в жизни не видел…

Аромат табачного дыма еще висит в неподвижном стылом воздухе. Отто улавливает его ноздрями, и ему кажется, будто становится теплее. Это только иллюзия. От холода, которым тянет от промерзлой земли, невозможно укрыться. Отто решает свернуть себе самокрутку и тянется за листком в карман шинели. Там у него припасено несколько листков из молитвенника. Взвод разжился бумагой для самокруток еще в Мишкольце, перед маршем.

В Мишкольце в роту неожиданно прибыл полковой священник. Стрелки появлению капеллана обрадовались, несмотря на то что в роте почти все были католиками, а капеллан – протестантский. Адлер, великий специалист по внутриармейским вопросам, сразу это определил. Он заметил, что священник приехал с походной сумой. Такие полагались протестантам. Католические капелланы, по словам знатока Рольфа, наведывались в войска с ранцами за спиной.

– Черт возьми, в ранцы помещается больше барахла, – заметил тогда Вайс. – В прошлый раз при посещении роты капеллан угощал нас сигаретами и шоколадом. Настоящий Санта-Клаус! Черт возьми!

– Не богохульствуй… – шикнул на него Адлер, принимая совершенно благообразный вид. – А то попадешь в преисподнюю…

– Вот-вот, я о том же… – сплюнув, процедил Вайс. – После визита капеллана нас тут же отправили на передовую. Причем в самое пекло… Так что не к добру это посещение святого отца. К чему он нас будет готовить?…

Отто и вся остальная рота не особо задавались вопросом о своем ближайшем будущем. Служба, на которую их согнали, была прекрасной возможностью отдохнуть от бесконечных строительных работ, перемежающихся изнурительной строевой. Гауптманн Шефер был мастер по части доведения своих подчиненных до изможденного состояния. Как выяснилось позже, именно он был организатором приезда полкового священника-протестанта, потому что сам был лютеранином.

Здесь Адлер и проявил чудеса изобретательности. Во время молебна во славу германского оружия он неожиданно вызвался в добровольные псаломщики и с великим мастерством исполнил свою роль, за что получил одобрение пастора. А в довесок – десять молитвенников, которые хитрый Рольф с иезуитским благолепием испросил у святого отца. Как не раз, по многочисленным просьбам, цитировал он позже, «для своей грешной и алчущей света души, равно как и для страждущих духовной пищи собратьев по оружию».

Столь истовое усердие в вере до глубины души растрогало протестантского капеллана. Все десять молитвенников без лишних разговоров были выданы «смиренному брату» Рольфу. Не прошло и десяти минут после окончания службы, как все молитвенники были аккуратно распотрошены на странички и по справедливости поделены между стрелками взвода.

Тончайшая, почти папиросная бумага армейских молитвенников идеально подходила для самокруток. Этот не раз проверенный факт и подтолкнул благоверного католика Адлера всеми фибрами души предаться лютеранской мистерии молебствия.

– И можно ли осуждать меня!? Можно ли бросить в меня камень порицания? – восклицал он, раздавая листки своим товарищам. Рольф все никак не мог выйти из своей роли. – Ведь не столько ради себя старался, сколько ради друзей своих, «алчущих» скорее затянуться. Ступайте, дети мои, и наполните свои страждущие легкие благодатным табачным дымом. Аминь…

Отто отделил листок от стопочки и невольно улыбнулся, вспоминая сцену разделки Рольфом молитвенников. Как будто он пытался накормить голодные толпы пятью хлебами.

Ровные строчки из столбцов, по-солдатски выстроенных на страничке, попались Отто на глаза. Он невольно прочел их, слово за словом: «Человек никак не искупит брата своего и не даст Богу выкупа за него: дорога цена искупления…» Отто прочел и задумался. Он вспомнил, как они с Хельгой любили гадать на Библии. Он называл номер страницы и какую по счету строку читать – сверху или снизу. Хельга с азартом принималась листать книгу в поисках нужного номера страницы семейной Библии. Книга была большая, в ветхом черном переплете. По сравнению с ней армейский молитвенник выглядел спичечным коробком. В набожной семье Хельги эту Библию передавали из поколения в поколение, считая бесценной семейной реликвией. Издание 1800 года, лютеровский перевод. Бесценной… Странно, почему ему попались на глаза именно эти слова… Дорога цена искупления. Отто вспомнил о беспросветных, бесконечных днях и ночах в штрафном лагере, в погребальной команде полевого испытательного подразделения. Да, ему удалось вырваться из этого ада, удалось выжить в пятисотом штрафном батальоне. Но он заплатил за свое искупление слишком дорогую цену. И теперь, даже если ему удастся выжить в этой мясорубке, все равно… Это будет с ним уже навсегда, оно не отпустит. Цена искупления оказалась слишком дорога.

Отто перевел взгляд на соседний столбец. «Как овец, заключат их в преисподнюю, – прочел он. – Смерть будет пасти их, и наутро праведники будут владычествовать над ними; сила их истощится; могила – жилище их». Могила – жилище их. Про кого пророчит ему эта страничка? Про врагов, про русских, которые вот-вот ударят? Или речь идет об Адлере, о Вайсе, о нем, черт возьми?…

Нет, черт побери, все будет не так! Сейчас Отто скрутит эту чертову страничку в трубочку, набитую душистым венгерским табаком, и за полминуты превратит ее в пепел! Но глаза Отто сами, снова и снова находили эту жуткую фразу. На миг Хагену показалось, что страничка, как живая, догадалась о своем скором и страшном конце и попросту мстит ему, истошно выкрикивая ему в лицо свое страшное проклятие. Могила – жилище их…