Тайна семи - Линдси Фэй

Тут, кипя от ярости, я наконец осознал, что этим ничего не достигну. А взглянув на Хиггинса, стоящего рядом с Делией, и ожидая найти в нем поддержку, увидел, что тот молчит. Он ответил мне взглядом, в котором читался давно и долго подавляемый гнев – тяжкая ноша, способная изнурить кого угодно. Я сделал над собой усилие, немного успокоился и отвернулся.

– Тебе решать, – сказал я Джулиусу. – Мы с этим здесь покончили?

– Покончили, – ответил он.

– Черт. Эй, Тим, верни пушку этому слизняку, – приказал Вал. Я не понимал, к чему все это, и не спешил повиноваться, когда он добавил: – Иначе это будет расценено как воровство. Мне лично плевать, а вот тебе, думаю, нет. Можешь выбросить на дорогу, если хочешь.

Брат был прав. Я подошел к двери, открыл ее и зашвырнул «кольт» в сугроб. В комнату ворвался холод, точно рука смерти коснулась моего лица. Джулиус вывел на улицу Делию с Джонасом, за ними последовали Хиггинс и Браун. Мы, полицейские, двинулись к выходу уже медленнее, не сводя глаз с Длинного Люка и Варкера.

– На твоем месте я бы занялся рукой, сходил к врачу, – бросил Валентайн Варкеру, сделал знак Писту и мне выйти, а сам застыл на пороге, держась за дверную ручку. – И еще я бы на твоем месте забыл, что мы заходили к вам в гости. Всего хорошего.

Я с облегчением втянул ртом воздух, и горло и легкие словно огнем ожгло от холода. Снег продолжал валить, ветер – выть, наметая сугробы. Но при этом меня вдруг охватило ощущение полного счастья и свободы. Все замечательно, просто великолепно. И неважно, что холод пронзает до костей. Наш извозчик уже давным-давно смылся вместе со своей лошадью, и мы торопливо зашагали по Уолнат-стрит к Гранд, где нам снова несказанно повезло. Еще один отчаянный возница был полон стремления подобрать клиента и заработать лишнюю пару монет, пока дороги окончательно не заметет. Мы и квартала не успели проехать, как вдруг я услышал за спиной такие знакомые звуки.

– Ты чего смеешься? – спросил я брата.

– Ты собирался стибрить у этого сукиного сына револьвер.

Я обернулся, взглянул на него. Вал корчился от смеха, словно в агонии.

– Ничего я не собирался, – огрызнулся я. Брат бросил мне свой шарф, а сам, прикрывая уши, приподнял повыше свой воротник с меховой опушкой.

– Нет, собирался, – выдохнул он. – И вообще, то, что мы только что там проделали, чертовски незаконно. А в конце, мой юный Тим, ты хотел смотаться с награбленным добром. Знаю, сидит в тебе это.

– Что сидит, капитан? – спросил мистер Пист и тоже захихикал.

– Предрасположенность к погрому, разбою и беспределу, только он это умело скрывает. Верно, Тимоти?

Мистер Пист фыркнул от смеха.

– Хотел толкнуть на черном рынке или прикарманить? Ты, мой Тим, притворщик и настоящий мастер по части торговли запрещенным товаром, – добавил Валентайн с каким-то сладострастным восторгом.

– Не смешно. – Я обернул шарф вокруг шеи и нехотя усмехнулся.

– Нет, ни чуточки, – согласился Валентайн. И захохотал еще громче.

Добравшись до Восьмого участка, я постучал, затем распахнул дверь в кабинет Вала и втолкнул туда Делию с Джонасом. Дрожащих и промокших, но свободных! Люси Адамс почти беззвучно вскрикнула. А когда семья бросилась к ней навстречу, лицо ее озарилось столь ослепительной улыбкой, что освещать ею можно было бы гостиницу «Астория» хоть на протяжении целого года.

В горле у меня встал ком при виде этого зрелища, но я поспешил проглотить его. Передал им аптечку из участка, чтобы заняться в кровь стертыми запястьями Делии, поспешил притворить за собой дверь и устало привалился к ней спиной.

Моя Мерси, подумал я, гордилась бы этой ночной работой. И я представил, как она выглядит, входя в ветхий дом в трущобах, скользя мимо подвальных помещений, где царит сущий ад. Бесстрашная до безумия, с полуулыбкой на лице, она раздавала там хлеб, соль и мыло, невзирая на цвет кожи нуждающегося. И бедняки, и богачи равно считали ее невменяемой и щедрой, а меня очень беспокоило состояние ее здоровья. И еще – я просто обожал ее за это.

Я глубоко вздохнул, двинулся по коридору и сказал Валентайну, который взгромоздился на высокий табурет у стойки:

– Угощаю. Я твой должник.

Положив шляпу на столешницу, я потер ноющий висок. Ну, разумеется, стоило только перестать напрягать правый глаз от волнения, как половина головы, словно в отместку, отдалась тупой пульсирующей болью.

К этому времени мы с братом остались вдвоем. По дороге к Гранд-стрит мистер Пист сошел и направился на ночной обход – как всегда преданный своему делу, хоть и немного сонный. Три человека из комитета быстрей меня сообразили, что в одну карету мы не поместимся и что уж совсем немного найдется охотников везти куда-то троицу чернокожих – так и сказали, к моему молчаливому смущению. А потому поступили по-джентльменски – предложили здесь и распрощаться, после того, как я вызвался доставить спасенное семейство во временное убежище ввиду отсутствия Чарльза Адамса. И вот двое обитателей Нью-Йорка по фамилии Уайлд – один весь размягченный от облегчения, второй размягченный от принятых чуть раньше снадобий – буквально умыкнули у них Делию с Джонасом, посадили в двухколесный экипаж и увезли с какой-то, как мне показалось, даже непристойной поспешностью. И платил, разумеется, мой более обеспеченный старший брат. И это раздражало. Как почти все, что делал Вал.

– Можно подумать, я для тебя все это провернул, – хмыкнул он и выложил локти на стойку. – Если существует на свете более соблазнительная цыпочка, чем эта миссис Адамс, то я готов сожрать свой ботинок, даже не посолив.

– Она замужем, – кисло заметил я.

– До сей поры это меня мало волновало… О, да ради бога, успокойся ты! Не собираюсь ловить рыбку в этом озере.

– Вот спасибо. Нет, погоди, – добавил я. – А ты что, обычно… не то, чтобы я возражаю…

– Возражаешь?

Я никогда не возражал, так уж был воспитан – если вообще меня кто-то воспитывал (плохая шутка!) – что это не моего ума дело. Кто там с кем и почему. Между черными и белыми всегда существовали интимные отношения. У нас с Валом никогда не было достаточно денег, чтобы воротить нос от любого живого существа – ну, разве что кроме вшей, – а когда я был еще мальчишкой, нас взял под свое крыло один патриарх из Андерхилла, радикальный приверженец протестантизма. И все эти сантименты по поводу расового кровосмесительства предназначены для людей с вышитыми подушечками и кружевными салфеточками, или уж для того сорта тупиц, которые причисляют африканцев к особой породе обезьян.