Бич Божий - Уильям Дитрих

— Но до него у римлян были другие боги.

— Верно. Некоторые римляне до сих пор остаются рьяными язычниками. У нас всегда спорят о религии. Если ты спросишь трёх константинопольских торговцев, то услышишь восемь разных мнений. Прибавь к этому священников — и доводам не будет конца.

— Значит, Бигилас — язычник?

— Не думаю. Он носит крест.

— Да, я видел у него этот кусок дерева, на котором убили вашего бога. — Аттила узнал о его значении от римлян. — Но ведь Христос запрещает поклоняться другим богам, не так ли?

Я понял, куда он клонит.

— Да.

— Однако Бигилас называет своего императора богом, разве не так?

— Да... Это сложный вопрос. И запутанный.

— Совсем не сложный. Он утверждает, что сначала верил в одно, а потом — в другое.

— Нет...

Как бы ему объяснить?

— Многие христиане считают нашего императора божественным. Это вековая традиция — верить, что боги способны править на земле. Но не в том смысле, в каком божествен Иисус. А император... Ну, он просто больше чем обычный человек. Он воплощает божественную основу жизни. Вот что имел в виду Бигилас. Он вовсе не хотел оскорбить Аттилу.

— Аттиле не нужно утверждать, что он бог. Люди и без того боятся и почитают его.

— В таком случае ему повезло.

— Римские императоры, должно быть, маленькие божки, если они опасаются обычного человека вроде Аттилы.

— Римские императоры не просто солдаты, Скилла. Они — символы нашей цивилизации. Закон и порядок, процветание, мораль, браки, служба, святыни, связь времён — они, и только они, олицетворяют всё это. Вот почему они воплощают божественную основу.

— Аттила ничем не отличается от них.

— Но ваша империя ничего не строит, а лишь разрушает. Она не создаёт порядок, а уничтожает его. Это совсем иное.

— В моей империи слово Аттилы — закон на тысячу миль. Он создал порядок, единый для сотен разных племён.

Я вздохнул. Как растолковать характер нашей власти человеку, даже не побывавшему в Константинополе, а спавшему за городом на земле подобно дикому зверю.

— А каким богам поклоняются гунны?

— У нас есть свои, природные, боги, шаманы и прорицатели, и мы умеем отличать добрые знамения от дурных. Но в отличие от римлян мы вовсе не одержимы нашими богами. Гунны низвергли сотни богов, а верившим в них так и не удалось доказать свою правоту. Да и что хорошего в богах?

— Когда-то, ещё при жизни наших прадедов, армии римлян-христиан и римлян-язычников сошлись в бою у реки Фригид[32]. Это было сражение за правую веру. Христиане победили.

— Они не сражались против нас, — ответил Скилла и пустил коня галопом.

Вечером того же дня нам пришлось решать ещё более сложную задачу, чем вчера, когда мы чуть было не разбили лагерь рядом с непогребёнными останками. Максимин отправил весть о пройденной нами части пути, надеясь, что её получит какой-нибудь уцелевший в здешних краях представитель римской власти. Так оно и вышло: вскоре нас встретил Агинфий, командир иллирийских солдат, вновь занявших разграбленную долину. Его гарнизон вряд ли смог бы противостоять очередному вторжению гуннов, однако грубая сила всё же удерживала этот край от анархии. Не без внутренних колебаний мы сообщили Агинфию жестокое требование императора. Командир должен был выдать нам пятерых солдат — дезертиров из армии Аттилы, ныне служивших под его началом, с тем чтобы мы вернули их гуннскому королю. Нетрудно догадаться, что в Хунугури их ждал суровый суд. Все пятеро были готовы к такому исходу. Они выехали без оружия, с привязанными к сёдлам руками и обречённым видом. Агинфий не скрывал своего стыда. Судя по внешности, эти рослые и белокурые солдаты были германцами. Приземистые, смуглые гунны с насмешкой поглядели на них и проскакали галопом вокруг пленников.

— Теперь вам придётся объяснить свой поступок Аттиле! — радостно воскликнул Эдеко.

— Я передаю этих людей в ваше распоряжение, — объявил Агинфий. — Остальные двенадцать, о которых вы писали, куда-то скрылись, и мы не смогли их найти.

— Полагаю, им посчастливилось, — чуть слышно пробормотал Максимин.

— Или им помог природный ум, — вздохнул Агинфий. — Эти солдаты заслуживают лучшей участи, сенатор.

— Нам надо их вернуть в подтверждение подписанного договора.

— Это жестокий договор.

— Условия выдвинули гунны. Когда-нибудь...

— Смотрите, как бы всё не кончилось для них бедой, посол.

— Аттиле нужны люди, а не трупы. Они уцелеют.

Когда наша увеличившаяся группа опять двинулась в путь, к Хунугури, пять пленников обернулись к своему генералу.

— Прощайте, Агинфий. Да хранит вас Бог! Вы с нами хорошо обращались! Позаботьтесь о наших семьях!

Их новые жёны с плачем бросились вслед за ними, но гунны вклинились в ряд отъезжающих дезертиров, приказав им молчать. Через несколько минут дома этих солдат остались позади.

— Почему мы согласились выдать их гуннам? — спросил я Максимина. — Так нельзя было поступать.

— Их выдачи потребовал Аттила.

— Но ведь им пришлось расстаться с семьями!

— Аттила сказал бы, что им не следует обзаводиться семьями.

— Но зачем возвращать солдат деспоту, с которым мы сражались?

Максимин нахмурился.

— Потому что люди ему ещё нужнее золота. Многие германские союзники бегут из его армии. Гунны — отличные воины, но их не так уж много.

— А что случится, когда мы их вернём?

— Я не знаю. Вероятно, их высекут кнутами. Или, быть может, распнут на крестах. Однако, скорее всего, их насильно возвратят в армию и заставят служить Аттиле. Вот тебе урок, Алабанда: порой приходится совершать дурные поступки ради великих и добрых целей. В данном случае ради мира.

Какое-то время я ехал молча.

— Есть и ещё один урок, сенатор.

— Какой же, мой юный друг?

— Я понял, что у Аттилы тоже есть свои слабые стороны, и это в первую очередь нехватка военных сил. Если римские провинции и их союзники-варвары смогут объединиться и привести на поле боя настоящую, великую армию, он уже не запугает нас своей мощью. И мы его победим.