Он уже идет - Яков Шехтер

Свадебную церемонию раввин провел через три недели. Тойбе и без того была своей в доме у реб Хаима, поэтому переезд и обживание прошли незаметно. Фрума и Шайке быстро привыкли к тому, что у каждого есть теперь своя комната, мясо едят не только по субботам и праздникам, а одежду и обувь покупают не один в раз в год на Рош а-Шоне, а по мере износа.

Спустя месяц, в одну из суббот, когда габай вместе с зятем Бенционом и Шайкой еще не вернулись из синагоги, а Фрума сидела у себя в комнате, Тойбе оторвала Гитель от подготовки стола и подозвала к окну.

– Посмотри на меня внимательно, – попросила она. – Ты ничего не замечаешь?

– Нет, – ответила подруга, быстро окинув ее взглядом. – Все как обычно.

– Я должна тебе кое-что рассказать, Гителе, – она взяла ее узкую ладонь и сжала своими холодными пальчиками. – Тебе первой. Ведь ты моя самая лучшая подруга, а теперь еще, – Тойбе улыбнулась, – а теперь и приемная дочь.

– Да, мамочка, – хихикнула Гитель. Это слово – «мамочка» – само собой выскользнуло из ее уст. Оно далось столь легко и просто, что Гитель от изумления застыла на несколько мгновений. До сих пор она не могла вспомнить покойную мать без мгновенно проступавших слез.

– Знаешь, – добавила Гитель, – мне тоже есть о чем рассказать. И тоже тебе первой.

– Ну, – улыбнулась Тойбе, – то, о чем я хочу поведать, относится к совсем, совсем другому. Поверишь ли, но я… – она проглотила мнимый комок в горле, набрала побольше воздуху и выпалила: – Гителе, я беременна.

Гитель обняла подругу за плечи и прижала к себе.

– Ох, как это здорово! – прошептала она. – Как замечательно, как удачно у нас это произошло.

– У нас? – удивленно воскликнула Тойбе. – Ты хочешь сказать, что и ты?

– Да-да, – с сияющими глазами воскликнула Гитель. – Я тоже беременна. И теперь понимаю, о чем говорила мама!

Спустя девять месяцев Гитель родила девочек-близнецов, а Тойбе – мальчика. Роды дались Гитель тяжело, она два дня не могла подняться с кровати. А встав, ходила, переваливаясь точно утка, еле держась на ногах.

Перед субботой, когда Бенцион должен был в синагоге дать имена девочкам, Гителе приснилась мать.

– Я ухожу, доченька, – сказала Блума. – Больше мы не увидимся.

– Почему, мама, почему? – вскричала Гитель.

– Не могу объяснить. Когда ты попадешь сюда, мы встретимся и поговорим. Еще не скоро, доченька, еще не скоро. А пока я прошу – дай одной из девочек мое имя, а вторую назови Ентой.

Так и поступили. Когда Бенцион после завершения молитвы подошел к ребе Михлу, тот поздравил его и негромко, так, чтобы слышали только они, произнес:

– Бедная Ента. Я надеюсь, ее новая жизнь будет счастливее и спокойней, чем предыдущая.

Тойбе родила, словно не заметив, и следующим утром уже хлопотала по дому. Мальчик был здоровым и крепким, поэтому обрезание назначили, как и положено, на восьмой день. Делать его должен был, разумеется, Бенцион, муж Гитель, и праздник получился семейным, отмечали не только брис-милу, но и рождение девочек-близнецов. Назвали гостей, наготовили еды, и вот тут появился Лейзер.

Он пробрался через заднюю дверь и вошел в гостиную, где в окружении женщин сидела за накрытым столом его бывшая жена. В отличие от всех остальных, она сразу поняла, кто стоит перед ней.

– Зачем ты вышел из могилы, Лейзер? – завопила она, трясясь от страха. – Чем тебе не угодил мой мальчик?!

– Какое мне дело до твоего мамзера, – рявкнул Лейзер, подходя к Тойбе. – А вот ты, зачем ты вышла замуж при живом муже?!

– Каком еще живом! – вскричала Тойбе. – Ты умер, ты мертвый!

– Сейчас я тебе покажу, какой я мертвый! – возопил Лейзер, привычным движением срывая платок с головы Тойбе. Он вытянул руку, чтобы вцепиться ей в волосы, но бедняжка ойкнула, побледнела и, закатив глаза, упала лицом в кугл. Женщины завыли от ужаса, как собаки ночью перед домом покойника.

Умерла Тойбе. Да, умерла от страха. Кто не умрет, когда из могилы выходит покойник с зеленым лицом и красными глазами и тянет к тебе скрюченные пальцы?

– Вы что, с ума все посходили? – орал Лейзер, нимало не смущаясь покойницы. – Ошибка вышла, я письмо ребе Михла другому нищему передал, вот он-то и умер, а я жив.

Женщины, содрогаясь от страха, подняли Тойбе, осторожно, словно боясь разбудить, перенесли в спальню и уложили на постель.

Лейзер загородил дверь, не давая никому выйти из дома, и потребовал вызвать ребе Михла.

– Пусть он прямо здесь и немедленно проведет опознание! Я это, я, что вы скулите, дуры?!

Пришел ребе Михл. Оглядел комнату и велел:

– Ну-ка, все в гостиную, оставьте нас наедине в спальне.

– Ребе Михл, неужели вы меня не узнаете? – вскричал Лейзер, когда женщины вышли из комнаты.

– Узнаю, как не узнать. Расскажи-ка, что с тобой произошло.

Лейзер сбивчиво пустился в повествование. Ему очень не нравились ни грозно сведенные брови ребе Михла, ни жесткая складка у рта. Никогда прежде раввин не разговаривал с Лейзером таким ледяным тоном.

– Я тебя предупреждал быть осторожнее с рекомендацией? – сказал ребе Михл, когда Лейзер завершил свой рассказ.

– Предупреждали, ваша правда. Но кто ж мог предположить, что такое случится?

Ребе Михл пожевал губами, холодно глядя на Лейзера.

– По нашим законам ты мертв. Как сказали мудрецы, нищий все равно что мертвый. И по законам справедливости тебе полагается лежать в могиле. Тебе, а не Тойбе.

Лейзер развел руками, мол, что я могу поделать, как получилось, так получилось.

– И быть по сему, – сурово произнес ребе Михл. – Я меняю твою душу на душу Тойбе.

Завертелось, закрутилось, понеслось огненное колесо, распахнулся черный полог – и оттуда выступил ангел с тысячью глаз, и каждый источал такой ужас, что Лейзер от испуга брякнулся на пол и отдал Богу свою душу, а Тойбе чихнула и открыла глаза.

Когда ребе Михл вместе с Тойбе вышли из спальни, женщины, остававшиеся в гостиной, заскулили и затряслись при виде ожившей покойницы.

– Вы что, – мягко спросил раввин, – обморока никогда не видели?

Его голос был столь безмятежен, что женщины сразу успокоились.

– Так это был всего лишь обморок? – спросила одна из них раввина. – А мы думали… а мы решили…

– Обморок, обморок, – заверил ребе Михл. – Оживлять мертвых я пока не научился. Правда, я пытаюсь – и, вполне вероятно, на следующей неделе уже смогу.

Все облегченно расхохотались, и раввин велел срочно приступать к церемонии, ведь до заката оставалось совсем немного, а после захода солнца обрезание не делают. Про странного нищего, называвшего себя покойным Лейзером, все почему-то