Макабр. Война на восходе - Мила Нокс

— Господи, спаси и сохрани, спаси и сохрани…

Кобзарь подошел к официантке, которую сын богача по-прежнему держал в объятиях, и улыбнулся.

— Ах да, дорогая. Не слушайте того, бледного. Иногда иметь лишние глаза вредно — такие, как он, не видят главного и способны упустить то, что под носом.

Кобзарь перевел взгляд на карты, поднял ту, что лежала сверху, и с усмешкой развернул к девушке.

Пиковая шестерка.

— Иногда, — продолжил он, — чтобы выиграть, нужно проиграть. Впрочем, это знает каждый, у кого есть туз в рукаве.

Тут Кобзарь дернул свой рукав, и на стол вылетела карта. Именно она была в руках у Йонвы, но Кобзарь успел ее поменять на свою шестерку, прежде чем игра закончилась — это случилось, когда Конопатый упал на слепца, и Кобзарь перехватил Йонву за руку.

Кобзарь бросил туз поверх шестерки.

— У нас в Макабре считается, что пика — это масть Войны. Треф — крест — символ Смерти. Ну а черви… это, безусловно, любовь.

Кобзарь улыбнулся молодой парочке, в его глазах плясали бесенята и искорки, но отчего-то в глубине затаилась и грусть.

— Amor vincit omnia. Любовь побеждает все.

Кобзарь выхватил из кармана будильник.

— Ах да! Батюшки-матушки, как же я опаздываю! С этими плясками я забываю ну просто обо всем! Впрочем, — он оглянулся на зал, — вечер был чудесен. Всем спасибо, клянусь панталонами, — уж лет сто так не танцевал!

Кобзарь приметил что-то на полу рядом с Кишкой.

— Пожалуй, нужно бы сохранить в памяти этот вечер!

Глашатай вытащил розовую нитку, нагнулся и в следующий миг подвязал к своей шляпе выбитый зуб бандита.

Когда он вышел на крыльцо, уже совсем стемнело. Закат угас, и воцарилась ночь: над землей ползла унылая сырая мгла. Лишь в вышине над кладбищем мерцала Большая Медведица. Кобзарь вдохнул полной грудью и шагнул с порога. Дверь скрипнула, послышался топоток и вскрик:

— Постойте!

На порог выскочила официантка. Порозовевшая, с искрящимися от радости глазами, девушка была на редкость хороша.

— Скажите, кто вы? Я вас тут впервые вижу.

— Да, я здесь нечастый гость, — улыбнулся ей Кобзарь, уклоняясь от ответа. — А сейчас мне пора. В мире происходят великие дела, даже если люди этого не замечают.

Загадочные слова озадачили девушку.

— Но… мы еще когда-нибудь встретимся?

В ее голосе было удивление. Тревога. И надежда.

Кобзарь шагнул к официантке, протянул ей руку. Девушка думала, что ладонь его будет тепла, ведь этот человек сиял, точно солнце в летний день. Почувствовав на коже ледяные пальцы, она вздрогнула. Кобзарь взял ее ладонь в свою и покачал головой. Тяжело вздохнул.

— У тебя чудесные глаза, Марта.

Девушка вспыхнула.

— Откуда вы…

— И кожа. И румянец. И коса. Ты прекрасна, запомни это — кто бы что ни говорил! В мире людей все возможно. Путей тысячи тысяч — ты можешь найти новый. Увидеть мир. Научиться читать, писать. Говорить на десятках языков. Танцевать финскую польку, петь по-английски. Можешь завтракать с королями, а ужинать с крестьянами. Говорить с толпой и даже вести кого-то в бой. Ты — человек. Ты можешь все, и, пока ты жива, для тебя открыта любая дверь. Слышала?

Девушка робко кивнула.

— Он ждет тебя.

Кобзарь улыбнулся.

— Да, но Ионел… Я не думаю, что мы можем…

— Тсс!

Кобзарь приложил палец к губам.

— Amor vincit omnia. Запомни это, моя девочка. Однажды ты поймешь, что я имел в виду.

Кобзарь отпустил руку Марты и спустился по ступеням.

— Но вы так и не ответили. Мы еще увидимся?

Музыкант замер и поднял голову к мерцающим в холодной высоте звездам. Казалось, его охватила небывалая грусть, и у девушки пробежал по коже мороз, когда она вот так слушала тишину и смотрела на силуэт человека в огромной шляпе и с кобзой на фоне всевечной тьмы.

Кобзарь развернулся.

— Конечно. — Он улыбнулся. — Я обещаю.

Зелено-голубые глаза сияли, и лишь затаившаяся в их глубине печаль говорила: все не так просто.

В этом мире просто не бывает.

Он лгал насчет того, что все могут выбирать свой путь. Ведь есть же на свете он. Тот, кому не дали выбора, кого обманули.

И ничего не изменить.

Обрадованная девушка поспешила обратно в таверну. Дверь захлопнулась. Кобзарь остался наедине с тьмой — единственным, что сопровождало его на пути в вечность.

«И так будет всегда. Покуда тьма не придет за последним днем…»

Тео Ливиану быстро оглянулся: вдали чернел вход в поместье — высокие ворота, охраняемые людьми Вангели. Тео знал, через них не пробраться. Но он нашел способ, ведь теперь он помнил все. Детство. Дом. И даже тайный путь отсюда — его знал лишь один человек: Кристиан Вангели. Тео пробрался к особняку, нашел тот самый угол, густо поросший плющом. Плети добрались до самой крыши, так плотно сросшись со стеной, что могли выдержать вес человека — по крайней мере Тео на это надеялся. Когда он лазил тут последний раз, ему было десять лет, а с тех пор он явно прибавил в весе.

Тео ухватился за плющ и принялся карабкаться наверх. Если все по-прежнему, он попадет в комнатку, в которой окно не закрывалось на щеколду.

Наконец Тео добрался до окна второго этажа и, повозившись с минуту, приподнял раму. Спальня мэра Вангели должна находиться на этом же этаже, чуть дальше по коридору. Тео выскользнул из комнаты, быстро огляделся и свернул налево. Он узнавал каждый уголок особняка. Вдыхал знакомый запах и пытался сдержать нервную дрожь. Но волна тревоги росла, грозя затопить его трюмы.

Это — его дом.

И Кристиан Александру Думитру Вангели — это тоже он.

Тео вовсе не хотелось попасть в ловушку, хоть он и приготовился к худшему. Тео не даст себя в обиду, но все же…

Родной дом превратился в обитель врага.

Вдруг в конце коридора показался чей-то силуэт, и Тео застыл, вжавшись в стену. «Скорей! Черная дверь напротив креста!»

Тео скользнул мимо древнего деревянного креста, который, вероятно, когда-то висел в церкви. Вангели повесил его на стену так, чтобы, выходя из спальни, первым делом видеть распятие. Человек — судя по всему, служанка — приближался. Тео рванул ручку, скользнул внутрь и захлопнул за собой дверь, отрезая путь к бегству.