Поездом к океану - Марина Светлая

И они разом обернулись на этот возглас, перекрикивавший певицу, как раз взявшуюся за англоязычный репертуар в честь некоторых гостей из присутствующих. Из разношерстной группы людей возле них, как чертик из табакерки, вынырнул молодой человек не старше двадцати пяти лет, тонкий, даже щуплый. Бледный и темноволосый. Из-под черной маски домино – два ярко-синих глаза. Впрочем, вид его был довольно болезненным. И фрак, казалось, на нем с чужого плеча. Эти самые плечи отчаянно горбились. И, вероятно, он был слишком пьян, чтобы держать осанку.

- Мы говорим о ремесле или об искусстве? – рассмеялся Юбер.

- О! В случае Жерома ни о каком ремесле речи быть не может! – тут же горячо сообщила Симона. – Просто вы не видели его Калигулу[4] в Эберто[5]! Это мое самое большое открытие после возвращения из Констанца!

- Жером Вийетт, - представился этот незнакомец, очередной из толпы новых лиц и вместо того, чтобы поприветствовать присутствующих, подхватил виски с подноса, проносимого официантом. На ногах он едва стоял, но неожиданно выровнялся, расправил свои сутулые плечи и даже прибавил в росте. Приподнял бокал весьма изящным отрепетированным жестом и провозгласил: – Артист, Калигула и коммунист.

После чего сделал жадный глоток.

Остальные рассмеялись этой шалости – ввиду молодости юного актера иначе и не назовешь.

- Знавал я одного Вийетта из Канн до войны, - с приятной улыбкой сообщил генерал Лаваль, желая придать беседе должной светскости. – Мы останавливались на его даче у моря. Помнишь, Розмонд?

- Конечно, помню, - обрадовалась та. – Интересных взглядов был человек.

- И редкая сволочь! – огрызнулся Жером. – Разместил в доме в Грассе штаб нацистов. Читал статьи своего Дорио[6] с утра до ночи. Особо излюбленные цитаты заставлял заучивать наизусть. Это полезно для памяти – теперь со своими ролями я справляюсь легко.

- О-о… - только и промямлила мадам Лаваль, изумленно озираясь на хозяев дома. Симона растерянно поморгала, натянула на губы улыбку и прощебетала:

- Кажется, вы слишком грозны для праздника. Вы же не Калигула, Жером, выходи́те из образа! Сегодня положено танцевать и веселиться.

- А я так и веселюсь, - пьяно хохотнул Вийетт и посмотрел на Юбера: - Вот вам скучно. По глазам вижу. Кроме глаз – ничего.  Кто придумал эти дурацкие маски? Как будто человеческих лиц недостаточно, чтобы делать вид, что никто из нас не убийца.

- Мне нравится ваша философия, месье Вийетт, - не остался в долгу Анри, следуя его примеру хотя бы в отношении алкоголя – пустой бокал в его руке сменился полным. Перепуганный вид хозяйки вечеринки, пригласившей этого задиру (в самом деле, не генерал же приволок Калигулу!), его бы очень забавлял, но, в сущности, этот малый был прав. Скучно! И именно по этому поводу он стащил с лица домино. – Вот. Прошу лицезреть. Лицо убийцы, который в очередной раз вышел сухим из воды на страже чести своей страны.

- Ну это уж вы хватили лишку, господин подполковник, - рассердился генерал Риво, тоже недостаточно трезвый, чтобы оценить комизм происходящего. – О чести у здесь присутствующих, я полагаю, довольно схожие представления. За редким исключением среди тех, кто в этом ничего не понимает.

- То есть, - живо подняв голову, осведомился Вийетт, - из здесь присутствующих никто не хочет остановить безумие в Индокитае?

- Ваш безответственный пацифизм здесь не уместен! Отдать им все без борьбы?! Вы можете представить себе, что сделают бандиты Вьетминя с собственным народом, если признать их власть?

- А вы можете представить, что они сделают с нами, если не признать? Отрицая роль Вьетминя в борьбе с японцами, вы отрицаете все, за что боролись здесь, в этой части материка! – парировал Вийетт и вновь посмотрел на Юбера: - Я полагаю, вы единственный из нас, кто там был, верно? Как впечатления? Понравилось?

- Еще бы! - присвистнул Анри, сделав глоток. В хлам было нельзя – врачи запретили. Но хотелось страшно. – Там хорошие сигареты, хорошие машины и много выпивки. И еще это чертовски далеко от дома. Почему мне должно было не понравиться? Лучшее время, полное приключений. Почти как похищение группенфюрера СС прямо из комендатуры посреди бела дня.

- Боже, вы это сделали?! – восхитился де Тассиньи. Спасительное восхищение. Несколько пар изумленных глаз, включая глаза совершенно пьяного артиста-коммуниста-пацифиста, уставились на подполковника.

- В Тюле, осенью сорок третьего, - продолжал плести что взбредет в голову Юбер, отвлекая внимание присутствующих от никому ненужного конфликта. – Пока мы с приятелями возились с Карлом Беккером и поставили на уши всех бошей и их милицию, моя группа освободила несколько еврейских семей. Их должны были конвоировать в лагерь. Группенфюреру не повезло, зато повезло нам. Прямо адское везение, что прорвались.

- Потрясающе! - подал голос американец, едва ли не аплодируя.

А Риво, ей-богу, как гордящийся своим чадом отец, заявил:

- Что я вам говорил, господа? Такие операции опытные вояки среди нас не проворачивали! А тут сопляк никому неизвестный…

Генеральша смущенно похлопала супруга по обшлагу и улыбнулась Юберу, одними глазами прося простить расходившегося генерала.

- У вас была связь с де Голлем? – поинтересовался, между тем, Лаваль.

- Тогда уже была. Как вы понимаете, вначале наша группа действовала по собственному почину. Как и все.

- За тот подвиг у нашего героя и награда имеется… Юбер! Юбер? Где ваш Орден Освобождения?

   - Ну вот и все! – протянула Симона. – Начались воспоминания! Это надолго. В то время, как мы с Розмонд хотим танцевать, верно, моя дорогая?

После этого можно было выдохнуть. «Светская» часть вечеринки для Лионца подошла к концу. Генералы заняли собственных жен. Подполковник Юбер, штатский родственник прославленного генерала и мальчик-пацифист вскоре пили мировую. Этот самый мальчик, исполнившись, как и предполагалось, восторженных чувств перед героем, бормотал что-то невнятное о том, как сам помогал освобождать Париж и как с каким-то безвестным Роже Стефаном вошел в Отель де Вилль, когда продолжались уличные бои.

И Юбер надирался – неспешно и методично, зная, что до утра времени много. Как-нибудь да протрезвеет, тем более, говорят, там буря по всей стране. Щадить себя! Вот это старая Берта придумала! И генеральша с ней заодно, оказавшаяся в какой-то момент поблизости. Он и не узнал сходу – в масках этих проклятых как они с Риво не теряли друг друга?

«Что ваша рана?» - негромко шепнула Симона, отчего-то испуганно глядя на него. А ведь у нее сын и правда был бы почти его ровесником.

«От стакана виски не откроется, не стоит беспокойства», - хохотнул он и озорно пригласил ее танцевать.

До наступления нового 1949 года оставалось не более пятнадцати минут. Пять из них Юбер провел, доказывая мадам Риво, что вполне себе здоров, раз уж она ему не доверяла. С чего ей было доверять? Его доставили в Париж четыре с небольшим месяца назад, накачанным наркотиком, чтобы выдержал перелет. И первые несколько суток он провел в беспамятстве, не подозревая, что покинул госпиталь во Вьетчи. Вид у него был устрашающим, ему почти не давали шансов, но все-таки попытались. Конечно, старый Грегор и его жена, которая в Констанце на дух его не переносила, испугались. А ему всего-то в очередной раз просто не дали подохнуть.