Невидимая угроза - Джина Майер

– Мама! – укоризненно воскликнула София.

– Что? Тут ограничение скорости – тридцать километров в час. А этот идиот мчится со всей дури!

– Может, это и к лучшему, – вернулась к прежней теме София. – В смысле, если мы не пойдем в полицию. Я тоже подумала об этом, и мне кажется, вся эта история… нелепость какая-то.

– Нелепость? – потрясенно переспросила мама. – Скажи, вы оба что, с ума сошли? Этот тип шлет тебе письма с угрозами, даже называет дату, когда он… даже не знаю, что уж он там себе удумал. Это можно назвать как угодно, но не нелепостью.

– Мы даже не знаем, что это за тип, – возразила София.

Ее мать в раздражении зажмурилась, хотя к этому моменту уже ехала по улице без ограничения движения.

– Отвезу тебя домой. Сегодня вечером еще поговорим. Завтра пойдем в полицию, а отец твой пусть хоть на голове стоит.

София смотрела в окно на проплывающий мимо город. Она не собиралась подавать заявление, а без нее мама ничего не сможет сделать. Значит, все решено. И вдруг София задумалась, почему отец изменил свое решение. Почему отказался от этой идеи? «Не важно, – сказала себе София. – Забудем об этом. Вот и все». Она решила, что ни в коем случае не скажет родителям об очередном письме – если оно вообще придет.

Госпожа Хайманн на меня сердится.

«Я не могу связаться с твоей матерью, – говорит она. – Она не приходит на родительские собрания, а когда я звоню вам домой, никто не берет трубку».

Ну конечно, никто не берет трубку. Мама больше не подходит к телефону. Когда мы говорим по телефону, те люди подслушивают. Поэтому нам больше нельзя никому звонить. Так считает мама. И дверь она не открывает. Даже когда Гарри приходит. Оказалось, что Гарри – тоже из тех людей. Мама только недавно это узнала.

И госпожа Франц с первого этажа с ними заодно, она записывает, когда мы с мамой уходим из дома, и когда возвращаемся, и что мы говорим в подъезде. А еще она роется в нашем мусоре. Но со мной госпожа Франц всегда приветлива. Постоянно пытается меня покормить и пичкает сладостями. Но я отказываюсь. Наверняка она подмешивает в еду яд.

Госпожа Хайманн дает мне письмо.

«Завтра принесешь его с подписью, – говорит она. – И если твоя мать со мной не свяжется, я обращусь в службу защиты детей».

По дороге домой я бросаю письмо в урну возле остановки. Если я отдам его маме, она подумает, что госпожа Хайманн заодно с теми людьми. А на родительское собрание она все равно не пойдет. «У меня есть дела поважнее», – говорит она.

И вдруг наступило лето. Когда София утром выходила из дома, еще было прохладно, но к полудню столбик термометра поднялся до двадцати семи градусов. Потея, София ехала на велосипеде домой. Ей не терпелось стянуть джинсы и надеть шорты. Правда, у нее были слишком толстые ноги для этого, но, если устроиться в саду, ее никто не увидит. И загорелые жирные ляжки определенно лучше бледных жирных ляжек.

Когда она спрыгнула с велосипеда у входа в дом, то увидела Морица. Он стоял, прислонившись к забору сада, и выглядел таким потерянным, словно умерла мама. Или папа. Или оба сразу.

– Что случилось? – испуганно спросила София.

И почему ее брат дома? Обычно в полдень он работал в пиццерии в центре, а домой возвращался только вечером.

– Ко… – начал Мориц, сглотнул и замолчал.

– Что? – Софии стало по-настоящему страшно. – Мориц, что случилось?

– Кот, – пробормотал он. И посмотрел на сестру, точно ждал, что она все поймет.

– Кот? Что с ним?

– У… утонул, – с трудом выговорил он.

– Кот утонул?

Он что, подшучивает над ней? Мориц повернулся, но в дом не пошел. Он побежал по узкой тропинке в сад.

– Погоди! – София помчалась за ним.

Ротэ жили на первом этаже старого здания, и к их квартире примыкал довольно большой сад. Но никто не интересовался уходом за землей, поэтому сад совсем зарос. Два раза в год господин Ротэ нанимал садовников, и те хоть немного приводили участок в порядок. Но теперь настало лето, и, глядя на пышные заросли, нельзя было догадаться, что всего несколько недель назад тут в поте лица трудились три садовника.

Живая изгородь утратила былую форму, на клумбах росла крапива, а между ними желтели одуванчики и зеленела сныть. На листьях шиповника белела тля.

Мориц пошел прямо к бочке с дождевой водой. Ее в прошлом году установил господин Ротэ, когда ему надоело платить по счетам за полив.

«Дождевая вода лучше всего подходит для растений, – заявил он тогда. – И к тому же ничего не стоит».

К сожалению, он постоянно забывал о саде, вода застаивалась, и ее приходилось просто выливать.

– Вон, – сказал Мориц, показывая на крышку бочки. Она лежала в стороне, среди одуванчиков.

Сердце Софии забилось как бешеное. У них не было дверцы для кошки, и поэтому Эгон прыгал на подоконник, когда хотел войти в дом. А бочка стояла прямо под подоконником. Если он поскользнулся и упал в воду…

– Нет… – тихо произнесла она.

Мориц молча смотрел на нее.

Его лицо было бледным. И немного опухшим. Как будто он сам долго пролежал в воде.

– Ну скажи же что-нибудь!!! – заорала она на брата. – Эгон там?

Мориц молча кивнул.

– Так вытащи его!

Брат посмотрел на нее так, будто она предложила ему прыгнуть в бочку.

– Он мертв.

– Ну и что?! Я хочу, чтобы ты его достал оттуда! Черт! Ты не можешь оставить его в воде! Ты что, с ума сошел?!

Ее голос разносился по саду. С дерева каркнула ворона.

Мориц поспешно кивнул.

– Подожди! – Он побежал в сарай, где хранились инструменты, и через пару секунд вернулся с вилами.

Вилами!

– Ты совсем с катушек съехал?! – заорала София. – Ты его накалывать на них собираешься?!

Она сама помчалась в сарай, взяла ковш и попыталась передать его брату, но Мориц вцепился в вилы и не выпускал их. Спорить с ним было бессмысленно, придется все сделать самой.

София глубоко вздохнула. До сих пор она не заглядывала в бочку. «Может, это не Эгон там захлебнулся», – вдруг подумала она. В округе жило множество котов, может, в бочку свалился другой питомец.

Но одного взгляда в бочку оказалось достаточно. Эгон всплыл на поверхность воды. Его медовая шерстка потемнела, как карамель… София зажмурилась. Ей хотелось убежать прочь. Но затем она поддела ковшом безжизненное тельце и вытащила его из бочки.

Девочка осторожно опустила кота на траву, отступила на шаг и чуть не расплакалась. Эгон выглядел так жалко! Мокрая шерстка липла к телу, он казался худым и маленьким.