Афганская бессонница - Сергей Васильевич Костин

Странный он все-таки субъект! Он думает, что попал в московскую милицию и сейчас появится мужчина в штатском, покажет красную книжечку и вытащит своего человека из «обезьянника». Он же не может действительно предполагать, что я в одиночку организую здесь штурм тюрьмы? На что он рассчитывает? Что мы решимся связаться с Масудом по линии разведки и попросим передать пленника нам? Если бы это было возможно, Контора наверняка бы задействовала этот вариант — зачем посылать в Афганистан целую группу? Почему она это не сделала? Боится утечек? Действительно, если талибы вдруг узнают, что русские по-прежнему интересуются Таировым, то есть хотят вытащить его из заточения, они перепрячут его, и тогда все придется начинать сначала. Конечно, если мне не удастся уломать Хакима, Конторе, возможно, придется рискнуть и обратиться к Масуду. Но Эсквайр рассчитывает на то, что я, как обычно, справлюсь сам.

Хм! В Москве операция по установлению контакта с агентом казалась чрезвычайно сложной. Потом, здесь, в Талукане, все наладилось само собой — плевое дело! А теперь задание оказывалось еще более невыполнимым, чем это представлялось в Москве. Американские горки!

Деньги? Эта универсальная отмычка к любым замкам? Хаким алчный, но в тюрьме они ему ни к чему. Разве что подкупить охранников? Но тогда деньги должны быть где-то вовне. А-а, вот, наверное, на что он рассчитывает! Он хочет, чтобы я подкупил охранников и организовал ему побег. Теоретически это кажется осуществимым. Но выйти на нужного человека можно, только изучив все подходящие кандидатуры. А на это у меня нет ни времени, ни, учитывая мой статус иностранца в воюющей стране, возможности. А действуя наугад и пытаясь сунуть деньги кому попало, хотя бы тому старшему охраннику с бельмом на глазу, я вполне могу оказаться в соседней камере.

И все же пренебрегать такими знакомствами не стоило. Так что я решил, не откладывая, отвезти сигареты в тюрьму и наладить контакт с тюремщиками Дикой дивизии.

На талуканском рынке было все, даже пункт обмена валюты. Выглядел он так. На приподнятом дощатом помосте стояло широкое кресло с подлокотниками. В кресле, подложив под все части тела подушки, восседал степенный бородач в витом разноцветном тюрбане. Справа от него, прижатая большим голышем, чтобы не улетела, лежала стодолларовая купюра. А все пространство слева было заставлено перетянутыми резинками толстенными пачками афгани, такими, как та, которую поручил нашему попечению Хабиб. Пачки были размером в кирпич, и, навскидку, таких кирпичей была добрая сотня. Это был курс обмена. С его учетом, состояние нашего переводчика, которое показалось нам огромным, оценивалось доллара в полтора.

Нам менять деньги было ни к чему — для иностранцев в ходу были только зеленые. Я купил два блока неведомо где изготовленных красных «Мальборо», и мы вернулись в тюрьму. Старший охранник, почуяв какую-то выгоду, без лишних расспросов отвел нас с Хабибом в комнату для свиданий. В его здоровом глазу появился блеск.

Я достал из сумки сигареты и распотрошил один блок. Целый я пододвинул к нему.

— Моджахиддин! А это пакистани, — я отделил две пачки, — талиб, талиб, талиб.

От блока оставалось еще две пачки, и я положил их на целый блок:

— Это тоже моджахиддин.

Охранник вел себя достойно. Он повторил, указывая пальцем на каждую кучку:

— Талиб, талиб, талиб, пакистани, моджахиддин.

— Все верно. Хуб, хорошо!

Я повернулся к Хакиму:

— Скажи ему, что мне очень хочется взять интервью у пакистанца. Я хочу попросить Масуда или доктора Абдулло, чтобы он дал ему какое-нибудь попущение. Может, он тогда согласится. Но в любом случае мы вернемся.

Мы расстались друзьями.

До встречи с радиотехником, который пробовал починить наш зарядник, у нас оставалось три часа. Мы поехали на базу Масуда.

В машине, когда мы с Хабибом дошли до нее, Димыч делился с Ильей фронтовыми воспоминаниями. Мы уже несколько раз проверили приставленного к нам стукача — Хабиб по-русски точно не понимал, — и осторожно общались между собой даже в его присутствии.

— Ну, я тогда заново расскажу, чтобы Паша послушал. Значит, дело происходит в горах, не скажу, под каким городом, чтобы наш друг не насторожился. Высаживает нас корова — это мы вертушки так называли, точно такая же, Ми-8 — и улетает. Дело под вечер — операция намечена на рассвете. Там тропа одна была, и у нас была наводка, что по ней рано утром пройдут духи с грузом оружия. Мы разделились на две группы и устроились выше по склону. Огня, разумеется, не зажигаем. Кроты, ну, саперы, проверили миноискателями метров на десять в сторону, ну, чтобы туда ходить оправляться! Без ноги-то легко остаться — если только без ноги! И все! Сидим тихо, консервов похавали, ждем.

У Димыча от Востока не только раскосые глаза. Другой бы сейчас зажегся, поддерживал бы рассказ мимикой и жестами. У Димыча же лицо оставалось бесстрастным, только глаза — всегда живые и проницательные — засветились тем, давним огнем.

— Утром слышим: идут, — продолжал Димыч. — Они-то ступают неслышно, но тропа горная — камушки иногда скатываются по откосу. Первая группа — я в первой был — отряд пропускает. А их тогда много было, больше, чем мы предполагали: человек двадцать! И нас столько же. Последний прошел — мы им свистим, второй группе. Те открывают огонь, духи — назад, а там мы! Короче, всех их уложили, а у нас даже раненых нет. Так редко бывало, может, даже, только тогда и повезло. Собрали их рюкзаки — тяжелые, черт! Там патроны, гранаты — килограмм по пятьдесят. И начали убитых духов шмонать.

У нас сержант один был, Сашка Балда, из Кременчуга. Это фамилия у него такая была: Балда, на полном серьезе. Мы его, естественно, звали исключительно по фамилии. Так вот, Балда был дембель — через два дня его домой отправляли. Он полез к одному духу за пазуху и — почему я вспомнил-то! — вытаскивает оттуда толстенную пачку денег, с кирпич! Только тогда это было целое состояние — на него и технику можно было японскую купить, и джинсы, и чего хочешь. Балда пачку вытащил, а дух вдруг как перехватит ее рукой! Он притворялся мертвым: думал, мы уйдем, и он потом убежит. Но — натуру не обманешь! — свое жалко отдавать. А Балда, вместо того, чтобы двинуть его стволом, от неожиданности взял и спустил курок. И пачка эта разлетелась в клочья. Ни одной бумажки целой — все на конфетти! Вот он переживал.

— А этот что, дух? — спросил я.

— А что ему? Наповал — вся очередь в грудь!

Мы доехали до базы Масуда. Его пресс-секретарь Асим размещался в том же доме с обстрелянным фасадом, что и связисты, у которых мы были вчера. Хабиб, не стучась, толкнул какую-то дверь, и с подстилки, смущаясь, вскочил человек. Это был Асим — он спал.

Я извинился: мы не договаривались о встрече. Он извинился: вчера ему всю ночь пришлось работать. Я извинился еще раз: это мы здесь были почти как туристы, а у них война. На этом обмен любезностями закончился.

— Что вы! Сейчас хорошо, — улыбнулся Асим. — Вот послезавтра последний день Рамадана, так что потом начнется. Кстати, вам хорошо бы уехать послезавтра.