Мельница - Решад Нури Гюнтекин

Рыфату сильно нагорело от председателя городской управы и каймакама, по этой причине он два дня не отвечал на сыпавшиеся, словно из рога изобилия, телеграммы своей газеты и только на третий день сообщил, что «служба препятствует его журналистской деятельности» и потому он просит уволить его с поста корреспондента. А вот рябого Ресми ничем нельзя было пронять. В Сарыпынаре у него действовала целая сеть информаторов, состоявшая из близких друзей; от них он подучал ежедневно сообщения, которые затем разукрашивал умелой рукой и отсылал в «Голос народа». И поскольку недовольного начальства у него в санджаке не было и никто против его писаний не возражал, дела у Ресми шли отлично.

«Глас истины» понимал, что добытая им лакомая кость упущена. В бессильной злобе он пробовал огрызаться на «Голос народа», перехвативший у него добычу, но скоро утешился, найдя себе новую тему: «Реакционные силы Сарыпынара препятствуют журналистам посылать достоверные сведения. Кто они — эти ретрограды?» Из этой темы газета постаралась извлечь для себя максимум пользы.

Когда согласие в прессе нарушилось, вызвав среди жителей столицы опасное брожение умов, нашлись здравомыслящие люди, которые решили вмешаться. Они обратились к властям и посетовали на то, что до сих пор не опубликовано «официальное сообщение», — только оно могло рассеять сомнения и опровергнуть ложные слухи.

Это пожелание было немедленно доведено до сведения министра внутренних дел.

— Ах, мой дорогой, газетчики только и умеют, что врать!.. — возразил министр докладывавшему советнику. — Все это выдумки проходимцев… У меня столько забот! Неужели я еще должен считать, сколько в Сарыпынаре разрушено домов, сколько человек ранено? Да дайте сообщение, и дело с концом.

— Я тоже так думал… Только…

Министр улыбнулся.

— Только что мы сообщим? Вы это хотели спросить? Надо тотчас же послать шифровку губернатору — что он там, заснул, что ли? А пока от него поступит ответ, займитесь этим делом. Надо, пожалуй, сообщить так… Комиссия по оказанию помощи в настоящее время работает, работает в полную силу и даже сверх сил… И добавьте еще, что дня через два мы сможем дать самое подробное сообщение. И еще, как бы не забыть: следует немного помочь уезду деньгами. Чтоб нам не было стыдно…

Мутасарриф Хамид-бей только что уснул. Первый раз за три ночи. И несмотря на это, звонок у парадной двери первым разбудил именно его. Он уселся на постели и, закрыв лицо руками, простонал:

— Неужели опять что-нибудь стряслось?

Его супруга, страдавшая уже несколько лет нервными припадками, последнее время находилась в чрезвычайно возбужденном состоянии, беспрестанно впадала в истерику и даже пробовала повеситься на поясе от халата. Спасибо, железный крюк, на котором держался полог, кровати, сломался…

Но Хамид-бей был уверен, что в следующий раз она найдет крючок покрепче и все-таки покончит с собой.

Мутасарриф был типичным сановником из Высокой Порты. За пределы Стамбула он впервые выехал только после провозглашения конституции, а пошел ему тогда уже шестой десяток. Он был человеком со странностями, так, например, ничего, кроме молочного киселя, в рот не брал, только тем и существовал. Этот кисель ему готовила собственноручно его старая нянька и кормилица Налан- калфа.

После безоблачного житья в загородной вилле под Стамбулом санджак в Анатолии показался вновь назначенному начальнику округа чуть ли не далеким Физаном, богом забытым краем, куда раньше ссылали преступников. Вот уже четыре года прозябал он здесь, испытывая телесные и духовные муки. А тут еще нервы супруги… Никаких сил не хватает: ну прямо как в сумасшедшем доме… Хамид-бей со слезами вспоминал дачные пригороды старого Стамбула и проклинал тех, кто послал его сюда. К этим проклятиям обычно присоединялась жена. Она начинала проклинать его самого, а распалясь, швыряла в голову бедняги мужа чернильницы, портсигары и прочие тяжелые предметы…

Семейные скандалы угнетающе действовали на Хамид- бея. По правде говоря, состояние здоровья мутасаррифа в эти дни было куда хуже, чем у его подруги жизни. Но разве будешь думать о себе, когда жена устраивает ежедневные представления?!

— Что-то произошло!.. Я знаю… Вы от меня скрываете!.. — причитал мутасарриф, трясясь от страха.

— Не волнуйся, бей-эфенди! Господь бог не допустит… Уж коли госпожа и сделает что с собой, так разве об этом с улицы прибегут докладывать? Ну, ну, не надо! Бог милостив! — успокаивала его Налан-калфа.

И хотя у бедняги в голове все смешалось, он понял, что слова старой няньки не лишены здравого смысла, и смущенно замолчал.

Как выяснилось, звонил посыльный с телеграфа, принесший шифровку от губернатора.

— Хвала аллаху, тебя переводят в Стамбул! — радостно воскликнула Налан-калфа.

— Дождешься такого счастья! Конституционное правительство, верно, уморить меня здесь решило! — проворчал мутасарриф.

Хамид-бей очень любил шифровать арабские буквы и с увлечением разгадывал ребусы и кроссворды. Он и служебные телеграммы расшифровывал только сам, а порой, забавы ради, записывал шифром знаменитые двустишия. Ключ шифра он знал на память и телеграмму губернатора прочел легче, чем обычное письмо. Послание начиналось грозно. От мутасаррифа требовали объяснения, почему до сих пор не получен подробный отчет о землетрясении в Сарыпынаре. Далее говорилось о том, что возникли кривотолки и сплетни, явно преувеличивающие размеры бедствия и тем самым вызывающие бессмысленную и опасную тревогу среди населения. И, наконец, ему предписывалось немедленно выехать в Сарыпынар и обо всем, что он будет узнавать там, через каждый час доносить губернатору…

Не ежедневно, а ежечасно!..

Приказ губернатора вызвал у мутасаррифа вполне естественный ужас, словно ему вручили приказ о мобилизации. Губернатор был фигурой влиятельной среди иттихадистов. Он не скупился в обращении на ласковые слова: «голубчик» да «дружок» у него с языка не сходили, но наступать ему на мозоль не стоило — пощады тогда не жди. Все это Хамид-бей прекрасно знал. И ко, всему еще губернатор был солдатом — одним из тех, кто когда-то шел на Стамбул в рядах «Армии действия»[27].

Мутасарриф тотчас отправил ответную телеграмму; «Выезжаю немедленно», — хотя, конечно, выехать сразу он не мог. Но это уже был другой вопрос. Вручили бы ему приказ: «Немедленно бросайся в окно!» — он и тогда ответил бы так же.

В то раннее утро не только мутасарриф, но и весь город был охвачен лихорадочной деятельностью. Посыльные опрометью мчались в жандармское управление, в дома важнейших чиновников. Срочно открывались двери аптек, складов, магазинов, запрягались лошади, грузились подводы.

Чтобы скрыть причины столь внезапной поспешности, всему делу был придан характер секретности. Даже дома предстоящий отъезд мутасаррифа был окутан тайной. Поначалу госпожа ударилась было в привычную истерику, но, напуганная необычностью происходящего, а всего более — предрассветным сумраком, волей-неволей образумилась и притихла.