«Варягъ» — победитель - Глеб Дойников

«Варяг» продолжал упорно идти к выходу. Избитый, с кое-как потушенными пожарами, с выбитой на четверть артиллерией и с сотней убитых и раненых на борту крейсер, казалось, превратился в берсерка. Его, как и его скандинавского предшественника, сейчас не могло остановить ничего, кроме удара в сердце. Но в отличие от полоумного викинга, не очень уважавшего кольчуги, и щиты использовавшего только как закуску, сердце «Варяга» было надежно прикрыто броней.

«Так, похоже от кровопотери и морфия, настоял таки гад-доктор, немного поехала крыша. Какой еще берсерк? Кто тут неуязвимый? Если бы. Еще продираться мимо трех крейсеров, еще переть в темноте мимо миноносцев, и в любой момент может или снаряд к рулям залететь, или мина в борт. А результат один — большая кормежка мелкой рыбы… Не отрубиться бы. А то обидно будет», — затянувшийся на десяток секунд мысленный диалог Руднева с самим собой был прерван парой одновременно попавших в «Варяг» снарядов. Один разорвался с эффектом скорее комическим, чем опасным. Снаряд угораздило влететь в подвешенный на цепи колосник, оставшийся от сорванного одним из ранних взрывов экрана. В результате колосник силой взрыва впечатало в борт, а оторванная цепь хлестнула по палубе «Варяга», как исполинский цеп, прорубив палубный настил. Дождь осколков хлестнул по палубе, но все, что могло быть уничтожено осколками в этом секторе правого борта, давно уже было искорежено, разбито, прошито навылет или лежало в лазарете. А иногда и в корабельной бане, куда по штатному расписанию складывали покойников во время боя. Не будь на пути снаряда чугуняки, пришлось бы заделывать еще одну пробоину у ватерлинии, коих у «Варяга» и так имелось уже с пяток. Второй снаряд оказался более удачливым. Он взорвался на баке «Варяга», сдетонировав о раструб вентилятора. Конус осколков и взрывная волна пришлась на правое баковое шестидюймовое орудие и прикрывающий его до уровня ствола бруствер из мешков с песком.

«Шимозный самум!», — пронеслось в оглушенном морфием и болью мозгу Руднева. Действительно, на несколько секунд бак «Варяга» скрылся в вихре песка, смешанного с дымом от сгоревшей шимозы. Когда рукотворный песчаный шторм осел, стало видно, что из расчета левого носового шестидюймового орудия в строю осталось трое подносчиков. Остальные лежали на палубе, припорошенные песком, который быстро пропитывался кровью. Один из уцелевших членов расчета метнулся к орудию и стал его быстро осматривать. Через несколько секунд до мостика донесся его крик:

— Стрелять-то можно, но циферблаты центральной наводки поразбивало и прицел снесло на хрен!

Так это же Авраменко! Ну точно, в начале боя их же послали подменить пару раненных именно у этой пушки. Он и пара его товарищей по расчету оказались прикрыты от осколков и разлетающихся мешков с песком телом орудия. Звереву повезло меньше, сейчас он пытался отползти к люку, левой рукой протирая засыпанные песком глаза, а правой зажимая рану на боку. С мостика трудно было разобрать, насколько серьезное ранение он получил, но если двигается, причем довольно быстро, то скорее всего выживет.

— Авраменко, Михаил! Становись за наводчика, сможешь?

— Да что тут хитрого-то, ваше высокоблагородие? Коль могу с 47-мм, то и эта сподобится. Но целиться-то как? И кто подавать будет?

Словно в ответ на второй вопрос, из люков палубы, как черти из коробочки, вылетели десяток матросов из резерва подносчиков. Расставленные по местам мичманом Эйлером, они организовали довольно таки сносную для новичков цепь подачи. Через двадцать секунд после взрыва орудие опять упрямо открыло огонь. Правда, чисто демонстрационный, куда-то в сторону цели — целиться без прицела, через ствол на дистанции более километра нельзя. Еще минуты через три наскоро перевязанный прямо на палубе Зверев с помощью батюшки приковылял обратно к орудию. Он опустился на настил у правого бакового орудия и стал считывать данные с уцелевших циферблатов. Но громкости его голоса после ранения не хватало на то, чтобы перекричать грохот разрывов и выстрелов. Тогда, к удивлению Руднева и всех находящихся на баке и мостике, над сражением разнесся хорошо поставленный, окающий, протоиерейский бас корабельного священника «Варяга», отца Михаила. Но вместо молитв и славиц господу батюшка стал, надежно перекрывая грохот боя, выдавать данные для стрельбы на поврежденное орудие.

— ВОзвышение десять, правОе ОтклОнение семь, Аминь, тьфу, ОгОнь!!

После этого стрельба из орудия перестала носить показной характер, и снова стала относительно опасна для японцев.

Рудневу вспомнилась вечерняя проповедь, которую батюшка прочитал команде накануне сражения:

«Не впадая в фальшь, достаточно считать мерзостью войну наступательную, ничем не вызванную, кроме тщеславия и корысти. Но война оборонительная, как право необходимой обороны, не противна была нравственному сознанию ни таких мудрецов, как Сократ, ни таких святых, как преподобный Сергий. И закон, и Церковь признают это право бескорыстным… И потому эта война может считаться святой и благословенной. Итак, православные, черная туча, давно облегавшая горизонт, разразилась грозой. Японцы, в надежде на своих европейских друзей, первые подняли на Россию вооруженную руку. Мы не хотим войны, наш царь миролюбивый употребил все усилия для ее отвращения. Язычники захотели воевать — да будет воля Божия».[28]

«Черт, придется поменять свое мнение если не о Русской Православной Церкви в общем, то хотя бы об ее отдельных представителях», — мелькнуло в голове капитана!

Вот наконец ушли в сторону «Такачихо» и «Нийтаки» две торпеды из аппаратов правого борта, значит, дистанция сократилась уже до дюжины кабельтовых. Японцы любезно ответили тем же. Минеры на «Такачихо» подозревали, что с такой дистанции добиться попаданий практически невозможно. Но что делать, если командир приказал отстреляться немедленно, потому что крейсер должен начать маневр уклонения от вражеских мин, а это неизбежно приведет к увеличению и так предельной для минного выстрела дистанции? Не слишком опытные минеры «Нийтаки» в точности повторили действия своих коллег. Теперь в сторону «Варяга» эффектно чертили свой путь четыре мины, впрочем, не слишком на самом деле опасных. Но береженого Бог бережет.

— Принять влево, насколько можно!

— Всеволод Федорович, и так идем на пределе опасных глубин. Не стоит.

Штурмана, штурмана, эх, какая ж вы шпана! Черт, ну какой же этот доктор со своим морфием сволочь! Как теперь на прорыве сосредоточиться, когда все вокруг мерцает и из реальности выпадают то секунды, то минуты?

— Ну хоть на полкабельтова левее, мины — они все же поопаснее, чем мель, будут. И не забывайте, у вас в лоции глубины промерены в отлив, а сейчас у нас в запасе еще полметра.

— Знаю, учел. Все равно опасно. Хотя что так опасно, что так, будь по вашему. Может, дать ненадолго полный назад, тогда мины точно мимо пройдут?

— Скорость сейчас тоже важна. Идея хорошая, но несвоевременная. Нам надо еще оторваться. Кстати, Василий, помнишь, что я тебе про шарики говорил? Давай, тащи свое хозяйство на корму. Пока доберешься, будет пора скидывать. И прихвати с собой кого-нибудь, а то один не успеешь.