Заколдованные сказки - Ольга Раудина

Сквозь плотно сжатые губы Истимира пробилось скуление. Разбираться в том, что было реально, а что нет, уже не оставалось сил. Он зашвырнул лопаты и котомки с косоворотками подальше в воду. Скотова топь приняла их с благосклонностью ростовщика. Затем косец влез в веревочные петли и потащил сборщика податей обратно к Коростному перекрестку. Правда, перед этим он привязал сапоги Лесьяра к груди мертвеца.

И опять голова сборщика податей принялась отсчитывать корни Южной чащи, точно кукушка, выстукивающая предстоящие годы умственной слабости.

— Я верну тебя назад, и мы квиты. — Истимир сплюнул соль, приносимую по́том. — Ты — мне, я — тебе, так?

Покойник молчал, но косцу и не требовалось ответа. Всё и так уже сказано. И сделано. Коростный перекресток повстречал их тем же солнцепеком и той же жарой. Сухой, как рубиновые угли. Истимир забрал треклятые сапоги и спихнул покойника обратно в могилу.

— Прохладно там, да? — На мгновение ему захотелось прилечь рядом, и он быстро отогнал эту сумасшедшую мысль.

Бросать землю без лопаты — довольно-таки глупая затея, но он и так много глупостей совершил за последние три часа. Наконец Истимир отнял дрожащие руки от зарытой могилы. Распрямился. Не оглядываясь, зашагал обратно в Сивинь. Оголенный по пояс, обгоревший, с сапогами под мышкой.

В голове косца зловонными мухами роились черные мысли. Как он объяснит исчезновение Лесьяра? Что скажет по поводу пропажи лопат и утери котомок? Почему, найдя сборщика податей, так и не скормил его Скотовой топи? А Любомила? Еще и эти чертовы сапоги. Бледные губы Истимира тронула улыбка. Сапоги он сбагрит Третьяку. Точно. Староста найдет на них покупателя.

Последствия засухи, сопровождавшие Истимира на обратном пути, мутным осадком опускались ему в душу. Они с Лесьяром так и не принесли дождь. Возможно, стоило довести дело до конца. Опойцу — в болото, и ливни омывают юг Пензенской губернии. Но его мужество, как и дружба с бондарем, оказалось не тверже трясины.

Вскоре показались первые ладные домики Сивини, и Истимир остановился как вкопанный.

На западном небосклоне собирались первые дождевые тучи.

Третьяк снова осмотрелся. Он уже и не помнил, сколько времени провёл на этих болотах. Всё пошло не так, как хотелось. А было дело и Ярославль с Костромой грабили, и ордынский Жукотин брали. Ушку́йник[12] поправил пояс, оглянулся. Молодой воин еле шёл за ним.

— Что, Елисей, устал? — спросил Третьяк.

В остекленевших глазах юноши, казалось, и крупицы разума не осталось. Да, битва была знатная: десять ушку́ев[13] потоплено, почти триста воинов сгинуло. Только они двое чудом спаслись.

— Так устал? — повторил Третьяк.

— Н-н-нет, — стуча зубами и пошатываясь, ответил Елисей.

— Угу, — не веря ему, продолжил мужчина. — Не пойму я, как тебя в наши ряды взяли?!

Старый ушкуйник оглядел молодого: вроде крепкий с виду, в бою себя показал хорошо, а как воды наглотался, так и сник. Теперь ходит, дрожит, да так, что зуб на зуб не попадает. Третьяк и сам еле выплыл, но выплыл сам, да саблю сохранил. Елисей же, всё растеряв, на обломках ушкуя до берега добрался, где и подурел: бормотал что-то, глазами вращал да пузыри пускал, как дитя. Он снова сказал что-то неразборчиво, но Третьяк уточнять не стал.

— Странное место: куда не пойдём, будто туда же и возвращаемся.

— Что это было? — наконец произнёс молодой.

— Мне почём знать?

— Видал такое раньше?

— Разное видал. Такого — нет.

Третьяк поднял взгляд в небо. Ему до сих пор не верилось, что подобное случиться могло. Ещё утром, возвращаясь после удачного похода, заприметил их отряд на берегу реки огромный валун. Только странный он был какой-то. Когда поняли, что и не валун это вовсе, а творение бесовское, поздно уже было. От страшного гула у всех уши заложило, а когда нечисть в небо поднялась и солнце собой заслонила, так замерли все, молитву читая. Опомнились, бросились к корабельным самострелам, да толку от них было мало, а от луков и того меньше. Нечисть дыхнула огнём. Долго, размашисто. Немного времени ей понадобилось, чтобы спалить новгородские суда. Ушкуй Третьяка и Елисея ближе всех к берегу оказался, да повезло только им двоим. Чудище невиданное, как птица хищная, ринулось на корабли, топя их, разрывая воинов, будто и без брони они вовсе были. Старый ушкуйник был уверен, что заметило их это отродье, но вид сделало, будто нет. Пролетело над ними низко, зыркнуло и ввысь устремилось. Был готов поклясться Третьяк, что три головы было у того чудища. Неужто кара небесная их настигла за бесчинства да огнём очистила. Улетела нечисть, и весь берег туманом густым заволокло.

— Как мы здесь очутились? — снова подал голос Елисей.

— Сам не пойму… С берега лес вдали виднелся. До него бы за это время не дошли, — Третьяк вздохнул. — Чудно́е место здесь: и мох растёт со всех сторон, и земля вроде зыбкая, а не топнем.

— И что теперь? — выдохнул молодой.

— Прямо пойдём, может, и выйдем. Молитву читай, чтоб нечистая сила не запутала, — наказал старший, делая шаг.

Елисей забормотал что-то и двинулся вслед за ним. Третьяк же шёл осторожно, мягко; на ступающую ногу полного веса не переносил, пока не убеждался, что земля его держит. Долго шли. День уж настал, а из болот ушкуйники так и не вышли. Привалился Третьяк к дереву спиной:

— Лютует нечисть. Читал молитву-то?

— Читал, — ответил Елисей.

— Один раз или несколько?

— Много читал.

— Эко оно как, — тряхнул головой старший.

Молодой поднял руки, хотел шлем с головы снять, но Третьяк остановил, бросил коротко:

— Оставь. Мало ли.

— Кого боятся-то? — возразил Елисей. — Комаров, мошек?

— Откуда мне знать? — спокойно ответил старший. — Считай, что на разведке мы.

— Ладно, — нехотя согласился молодой, не стал перечить.

— Значит, я так думаю. Раз молитва не помогла, то и нечисть к блужданию нашему вряд ли причастная. Болот таких огромных я никогда не видывал. Налево сейчас пойдём, — махнул Третьяк рукой. — Там и деревья выше, и суше быть должно. Потом направо повернём и вроде как снова прямо будем. А ты, если что-то странное заметишь, читай молитву громко, чтобы и я слышал. Пока светло — идти будем и для костра чего-нибудь подходящего поищем. А как темнеть начнёт, так и подумаем.