Ожившие кошмары - Павел Владимирович Рязанцев

— Я пожалуй… Оно точно мне надо? А если я и так верю?

Валерка морально сломался, закурил и заторопился прочь. Уже на следующее утро помог брату заколотить двери и окна, повесить новый замок на забор. Свиридов взял с Валерки обязательство раз в неделю приходить сюда и проверять, чтоб не сунулся никто, а сам через два дня собрал вещи и уехал в город.

С тех пор появлялся нечасто, больше созванивался, да кидал Валерке денег, в помощь.

Только пустота в душе напоминала время от времени, что нужно приехать к родному дому, вспомнить прошлое, навестить могилы. Да и только.

5

Пока Валерки не было, Свиридов закатал рукава, осмотрел кухню: стаканы пустые на столе, старая, поблескивающая от жира скатерть, плакатик с красивой девушкой на стене, занавески, ещё родительские, диван, желтоватая штукатурка на потолке. Одинокий Валерка поддерживал порядок, как мог, но выходило не очень. Чувствовалось, что дом не ухожен.

Взял плед. Ткань на ощупь оказалась жесткой, грубой и холодной. Потусторонняя штуковина. Свиридов развернул её и небрежно набросил на Машину душу. Душа зашипела неразборчиво, скрючилась под пледом.

— Танцуй баба, танцуй дед, танцуй серенький медведь, — пробормотал Свиридов, вспомнив старый детский рассказ. — Ну что, теперь самое грязное, да?

Работая в морге, он каждую ночь проделывал одну и ту же процедуру: помогал неприкаянным душам отправляться в потустороннее. Вычислял бедолаг, пуповина которых не сгнивала. Орудовал быстро, профессионально. Капли чужих жизней падали на губы и лицо. Иногда он слизывал их, не чувствуя вкуса. Говорят, парикмахеры за свою жизнь вдыхают несколько килограммов мелких волос. Свиридов же, наверное, проглотил сотни минут жизней мертвецов.

Нож лег в руку неудобно, придется повозиться. Скальпелем в больнице Свиридов орудовал куда искуснее.

Он склонился между укрытой пледом душой и Машей. Склизкая полупрозрачная пуповина уходила Маше между ног. Она подрагивала. Свиридов взялся одной рукой, крепко сжал и стал полосовать ножом, разрезая.

Тут уже Маша взвыла мертвецким воем. Колени ее резко стукнулись друг о дружку, зажимая пуповину. Холодные ладони принялись хлестать Свиридова по голове, по обнаженной шее. Но Свиридов не отвлекался, а продолжал полосовать, впиваясь лезвием глубже, еще глубже.

Душа тоже заволновалась под пледом, принялась поскуливать, как голодный щенок.

Раз. Раз. Раз. Пуповина лопнула, из обрубка хлынула чёрная вонючая жидкость, мертвячая кровь. Маша тут же перестала кричать и обмякла на диване, руки вниз, голова на бок, рот приоткрыт, глаза закатились до синеватых белков.

Свиридов направил подрагивающий обрубок пуповины на плед и оросил его мертвячей кровью. Плед намок быстро и ещё ярче очертил силуэт скукожившейся души. Кровь впитывалась, душа постанывала. В доме противно запахло гнилой плотью.

Распахнулась дверь, через порог перевалился Валерка. Ему было чуть больше тридцати, а выглядел как старик: веко дрожало, уголок губы дёргался, пальцы запустил в волосы и расчесывал их, расчесывал без остановки.

— Ты что делаешь? — спросил он, осматриваясь.

— Иди сюда, ближе, не бойся, — велел Свиридов, поворачиваясь к Валерке. — Теперь твоя очередь.

— Что? — Валерка не понимал.

— Чувствуешь пустоту? Ты же, дурачок, в подвале был, на самом дне. Признайся, поймала тебя тварь копытная? Хотя, чего признаваться, я же и так вижу.

Валеркина душа была мертва, болталась на дрожащей пуповине, елозила по полу, оставляя влажные следы. Валерка, конечно, не видел и не чувствовал, но Свиридов понял сразу, едва оказался во дворе. Такое уже бывало, когда люди совались в подвал, падали вниз и умудрялись выбраться наружу. Страшилище ловило их, вспарывало, вытаскивало души. Иногда — не успевало забрать себе, и люди так и ходили с пуповинами между ног, шлялись по миру, не понимая, почему вдруг так холодно и пусто в груди, так безразлично всё.

— Я… — Валерка шагнул к Свиридову, рухнул на диван, около Маши, закрыв глаза. Он догадывался. Душа Валеркина густо покрылась пылью, шерстью, грязью, от неё дурно пахло. — Это было очень страшно. Послушай, Лёх, когда тварь эта трясла меня, я всё понял. Понял, что хочу измениться, хочу жизнь изменить, пока не поздно.

— Куда уж позднее? — Свиридов управился быстро, разрезая вторую пуповину.

Брезгливо затолкал мёртвую душу под плед, потом сел, вытянув ноги, положил рядом нож.

— Значит, слушай, — сказал он. — Дальше нужно сделать так, чтобы Машу твою никто никогда не нашёл. Есть один путь — отправить её в подвал. Она бездушная, мёртвая. Её страшилище даже не заметит.

— Но она живая. Плед её оживил. — Голос Валерки пьяно дрожал. — В этом же и сила вещей. Помнишь?

— Посмотри на любовь свою ненаглядную. Похожа на живую? Вот я — живой. Ты полуживой. А она мёртвая, окончательно и бесповоротно. Поверь, я таких навидался в морге.

— Выходит, я зря старался. — пробормотал Валерка, разглядывая Машу. — Зря позволил вытряхнуть себя наизнанку в подвале… Я не для этого тебя звал, брат.

— А для чего?

Свиридов поймал Валеркин взгляд и посмотрел на распахнутый плед, под которым уже почти ничего не шевелилось. Плед был покрыт подсохшими пятнами крови.

— Что ты ещё наделал?

— Я же говорю, — пробормотал Валерка, внезапно улыбнувшись. — Жизнь хочу изменить. Жениться, работу сменить. Укатим с Машкой куда-нибудь на Дальний Восток. Там сейчас землю раздают среди полей и гор. А что? Домик отгрохаем. А ты тут сам присматривай, как и положено. Ты же сторож, а не я.

— Жениться? — голова закружилась.

— Ага. Я тебя для этого и позвал. Мне важно. Только близкие родственники. Без ЗАГСа и вот этого вот всего. Мы с Машкой теперь навеки вместе.

Свиридов тряхнул головой, не понимая.

— Ты что, тоже умереть решил? — спросил он.

— Сразу, брат. Домой вернулся и вены себе резанул, как надо, таблеток напился, лёг под плед рядом с любимой. Думал, что если умру, то поделом. А если оживём оба, то точно изменюсь. Иначе никак. — Валерка показал шрамы на руках, тянущиеся от запястий к локтям. Они почти заросли, были похожи на две тонкие извилистые линии. — У меня закуска, салаты, водочка ещё стоит, холодная, в летней кухне. Пойдём, брат. Всех пригласил, всех привёз вчера ещё. Одного тебя ждали.

— Кого — всех?

В пустоте груди нарастало волнение. Свиридов поднялся, и Валерка вскочил тоже, ухватил за плечо, крепко и цепко, посмотрел взглядом не влюбленного, а одержимого.

Дверь из сеней в комнату скрипнула, через порог неторопливо переступил отец. За ним вошла мама. Оба — мёртвые, давно истлевшие, в лохмотьях вместо одежды. Кожа, там, где она осталась, пепельного цвета. Глаз давно не было, как и носа и ушей.

— Плед, короче, годная штука, — сообщил Валерка. — Оживляет влёт. Даже тех, кто давно мёртв. А я подумал, что на свадьбу надо позвать тех,