Дмитрий Лихачев - Валерий Попов

Спустя год после этих событий Прохоров был снова вызван в Большой дом на Литейном, где его измором заставили подписать бумагу о том, что он получил предупреждение о его деятельности, граничащей с преступлением. Когда измученный многочасовой «беседой» Прохоров подписал предупреждение, следователи возликовали: «Теперь мы с вами увидимся уже в другой обстановке!»

Дальше события, по воспоминаниям Прохорова, опубликованным в сборнике «Дмитрий Лихачев и его эпоха»[1], происходили следующим образом: «Мое непосредственное начальство, Дмитрий Сергеевич Лихачев был вызван в Смольный, в обком партии (хотя всегда был беспартийным), к всесильному секретарю обкома Григорию Романову, и тот, между прочим, упрекнул академика за то, что он оказывает покровительство таким людям, как я. Что сказал или пообещал ему Лихачев, не знаю, но Романов согласился прекратить преследование меня и начать выпускать Веру, его дочь, талантливую ученую, за границу. И свое обещание Романов выполнил.

Машины, дежурившие около дома в городе и вдруг освещавшие фарами ночных прохожих около дачи, исчезли; вызовы, допросы прекратились, слежка тоже — или пошла по другому режиму… Но главное — я остался на свободе, в России и в Пушкинском Доме, некогда приглашенный туда и сохраненный там Дмитрием Сергеевичем Лихачевым».

При этом вовсе нельзя сказать, что общая обстановка в Пушкинском Доме благоприятствовала Лихачеву и его благородным начинаниям. Скорее наоборот! Очень подробно о деятельности Лихачева и обстановке тех лет рассказывает сборник воспоминаний современников, составленный одним из ближайших сподвижников Лихачева Евгением Водолазкиным. Вот отрывок из воспоминаний Александра Васильевича Лаврова, ныне академика:

«В те недоброй памяти годы Пушкинский Дом являл собой диковинный симбиоз подлинного культурного оазиса, вместилища замечательных умов и талантов с оголтелой партийно-пропагандистской конторой».

В институте и среди научных сотрудников было полно ортодоксов, пытающихся «верностью советской власти» компенсировать свою малую одаренность и недостаточную образованность. Они яростно ненавидели этого «аристократа» Лихачева и не упускали случая его «укусить». Они старались набирать себе подобных, и благодаря их усилиям Пушкинский Дом в некоторые десятилетия имел репутацию весьма реакционного и даже черносотенного заведения. Вот в такой обстановке существовал и действовал Лихачев.

«Будучи председателем редколлегии „Литературных памятников“, ДС активно содействовал выходу двух книг, к которым мне довелось иметь отношение — „Петербурга“ Андрея Белого и „Ликов творчества“ Максимилиана Волошина, — вспоминает Лавров. — При содействии его была выпущена и другая знаковая книга — книга прозы Пастернака „Воздушные пути“, после того как имя Пастернака многие десятилетия было под запретом, и к тому же после выхода скандального для начальства „Доктора Живаго“. Комментарии к „Воздушным путям“ делали А. Лавров и С. Гречишкин, вступительную статью написал Лихачев».

Именно он, опираясь на лучших, талантливых, смелых молодых сотрудников, возвращал нам запрещенную русскую литературу.

Вспоминаю Сашу Лаврова той поры — веселого, румяного, с короткой интеллигентной бородкой. Ходил он очень быстро, почти бегал. В огромном раздутом портфеле, с которым он не расставался, соседствовали самые смелые книги «тамиздата» с бутылями прекраснейшего портвейна. Этот «джентльменский набор» был весьма характерен для молодых интеллектуалов той поры. И этот «багаж» вовсе не оказался губительным — скорее наоборот. Александр Лавров стал академиком, одним из главных специалистов по Брюсову, Белому, Соллогубу. С восторгом вспоминаю годы веселой, отчаянной молодости, выпущенную А. Лавровым и С. Гречишкиным книгу весьма смелых, даже шокирующих рассказов Валерия Брюсова, которого у нас долгое время рисовали верным слугой Советов. А Гречишкин и Лавров «освободили» и Брюсова из-под гнета! Замечательно было тогда. И многое происходило именно под «патронажем» ДС, как его кратко, но почтительно называли молодые интеллектуалы.

Вспоминаю и я свою первую встречу с Лихачевым в те годы. Непосредственного отношения к филологии я не имел, увлекался больше литературой, но крепко дружил с молодыми специалистами из Пушкинского Дома, особенно с Игорем Павловичем Смирновым, работавшим тогда в Секторе теории литературы (расположенном в верхней башне, откуда открывался чудный вид на разлив Невы у самой Стрелки и Петропавловку).

Однажды мы «отдыхали», а точнее — веселились с Игорем Павловичем в Доме творчества в Комарове, у Финского залива, а поскольку ночь была белая, мы и не заметили, как она наступила. Поняли мы это, лишь когда обнаружили, что магазин, который нам очень был нужен, — закрыт!

Открывался он лишь в девять утра, а продажа алкоголя начиналась аж в одиннадцать. Это было, конечно, разумно. Начинать пить с утра было неправильно, разве что за исключением некоторых особых случаев.

Явившись в девять и получив отказ, правда, мягкий, от знакомой продавщицы, буянить мы и не думали.

Мы просто вышли и прямо напротив витрины смиренно встали на колени на чудесный, желтый, сухой песок (Комарово стоит на отличном песке, поэтому и комаров в нем очень мало). Мы смиренно и даже, я бы сказал, отрешенно стояли на коленях. Лишь иногда, когда продавщица, оборачиваясь, смотрела на нас, мы низко, до самой земли — точнее, до песка — кланялись. Это было совсем не трудно, и даже полезно для мышц, поэтому не скажу точно, через какое время продавщица обернулась и призывно махнула рукой. Мы робко вошли и интеллигентно взяли лишь «маленькую», чем, надо сказать, приятно поразили и продавщицу, и себя. Но весь день топить в водке мы и не собирались: так, по рюмочке для большей сообразительности, и — работать. Впереди был упоительный день, писать с Игорем Павловичем мы любили, каждый свое. Игорь Павлович был тогда аспирантом Дмитрия Сергеевича Лихачева, о чем неоднократно рассказывал, упоминая шефа с уважением, что в эпоху торжествующего нигилизма было редкостью.

«Маленькая» сияла в утренних лучах, радость жизни играла в нас, и мы придумали (начал Игорь) — перекидываться «маленькой» на ходу, что было увлекательно, но опасно. Перебрасываясь бутылочкой, мы перешли шоссе и двигались по зеленой Кавалерийской. Игру мы все более усложняли, ловить сосуд приходилось все в более трудных бросках. И, наконец, — я не допрыгнул, и «маленькая», тихо звякнув, соединилась с обломком кирпича, неизвестно как оказавшимся в траве. Я поднял лишь горлышко.

— Ладно! — сказал Игорь Павлович. — Я виноват. За это я пойду к Дому творчества на коленях!

— Может, купим другую? — гуманно предложил я.

— Нет! — горько произнес Игорь, рухнул на колени и так пошел. Когда мы приблизились к Дому творчества, калитка вдруг открылась сама собой. Ее открыл и вежливо придержал высокий, стройный, благожелательный человек в очках. После многочисленных рассказов Игоря о своем шефе я сразу догадался, кто это был… кто еще поведет себя так?!