1000 белых женщин. Дневники Мэй Додд - Джим Фергюс

Тем не менее нам сообщили, что преподобный Хейр несколько лет прожил среди дикарей и сносно владеет местными языками, в том числе наречием шайеннов. Так что к нашей странной компании ягниц, ведомых на заклание, приставили еще переводчика и духовного наставника.

Именно так – словно нас ведут на заклание – чувствовали мы себя, выезжая из Кэмпа-Робинсон к будущим мужьям. Кто-то из женщин разразился рыданиями, точно это была не свадебная процессия, а похоронная. Я же старалась сохранять спокойствие – несмотря на пессимизм капитана Бёрка, я поклялась относиться к нашей авантюре с оптимизмом и перво-наперво думать о том, что это не навсегда, что мы своего рода солдаты и у нас долг перед страной, так что остается, по крайней мере, надеяться, что мы вернемся домой. Но самая сокровенная мысль, Гарри, – о наших дорогих детках; я навсегда поселю в своей груди мечту вернуться к ним живой и невредимой, и эта мечта хранит меня и придает сил. Я пыталась внушить эту утешительную мысль другим – приободрить их, уверяя, что совсем скоро мы вернемся в лоно цивилизации – и, наконец, будем свободны.

Так что я ехала во главе нашей процессии, гордо восседая на лошади рядом с суженым, слегка кивнув капитану Бёрку – на его лице отчетливо читался ужас от происходящего. Я подняла было руку, чтобы помахать ему, но тут обратила внимание, что он опустил свои темные глаза долу и не смотрит на меня. Неужели я вижу стыд в этом взгляде? Самобичевание доброго католика? За то, что в момент нашей страсти он предал своего Бога, свою суженую и нарушил солдатский долг? Мне даже почудилось в этом что-то сродни облегчению: наконец-то блудницу, посланную дьяволом искушать его и восторжествовавшую, увозят дикари, среди которых ей самое место – подходящая Божья кара за сладкие грехи, совершаемые по ночам. Да, все это я увидела в опущенных долу глазах Джона Бёрка! Да, Гарри, такова участь женщины на Земле: мужчина может заслужить искупление лишь ценой ее изгнания.

Но я не склонила головы. Я должна сохранять достоинство даже в странной новой жизни и, раз уж я супруга вождя, буду вести себя образцово. Так что перед самым отъездом я научила Марту и тех из нас, кому было страшнее всего, мудрости, открытой мне погонщиком мулов Джимми, он же – моя новая подруга Грязная Герти, у которой был свой опыт общения с краснокожими: «Выше голову, милая, и не позволяй им видеть, как ты плачешь», но, конечно, не всем было легко следовать ему. Лично я решила никогда не показывать своей слабости, всегда сохранять твердость, решимость и силу, казаться бесстрашной и уверенной, какой бы страх и неуверенность ни таились внутри; иного способа вынести это испытание я не видела.

Прошло немного времени, и наши женщины, кажется, смирились со своей участью. Рыдания стихли, остались лишь сдавленные всхлипы; мы молчали, точно ошарашенные и растерянные дети, которых, покорных и обессиленных, увозили в дикую прерию.

Должно быть, мы смотрелись престранно – длинная, медленно ползущая кавалькада из почти ста человек, считая индейцев и всех белых невест; наша процессия вилась как змея и была нестройна – не то что армейский транспорт, которым нас недавно доставили. Если бы Бог наблюдал сверху, как мы едем среди холмов, мы бы напомнили ему вереницу муравьев. Наверх по заросшим сосняком склонам, вниз по густой траве речных долин, где нашим лошадям приходилось переправляться через разбухшие от половодья ручьи, и стремена намокали от грязной, стремительно несущейся воды. Мой конь, упитанный гнедой, которого я окрестила Солдатиком в честь моего капитана, спокоен, он твердо ступает, аккуратно обходя валежник, и мягкой рысью скачет вверх по склону, чтобы быстрей добраться до хребта, где дорога становилась удобней.

Стоял чудесный весенний день, и это служило нам утешением, ибо мы понимали – каким бы туманным ни виделось наше будущее, над нами простиралось то же небо, нам светило то же солнце и тот же Бог, если мы в него верили, смотрел на нас свыше.

Слабый резкий сладковатый запах горящих поленьев сообщил нам о близости индейского лагеря намного раньше, чем мы до него добрались. Вскоре в небе завиднелся дымок от костров, значит, мы почти добрались до места. На тропе нас встречала группа мальчишек – они переговаривались и издавали странные воркующие звуки, словно от изумления. Самые маленькие ехали на огромных голенастых собаках, каких я прежде ни разу не видела – эти крупные звери больше походили на шетлендских пони, чем на псов. Животных тоже украсили перьями, бусинами и брелоками и разрисовали морды, чтобы те походили на боевых коней. Теперь я больше, чем когда-либо, осознавала, что мы очутились в совершенно ином мире, населенном людьми иной расы, иными живыми существами, а мы… Мы попали в этот сказочный мир, существующий лишь в тени нашего… или это наш мир живет в тени этого… кто знает? Самые смелые ребятишки подскочили, быстренько коснулись наших ног, и бросились врассыпную, треща, как бурундуки.

Мальчишки бросились в лагерь, чтобы известить о нашем появлении, и вскоре послышались громкие голоса и собачий лай – звуки деревни, надо признать, такие чужие для нас и такие пугающие.

Когда мы въехали в лагерь, нас уже ждала толпа любопытствующих: дети, женщины и старики. Хижины – они назывались вигвамы – располагались в форме неровного круга: по четыре-пять стояли полукругом, образуя окружность большего размера. Это было яркое и шумное зрелище, сущее раздолье для глаз – но в то же время столь странное, что мы никак не могли до конца поверить в его реальность, и вдобавок нас тут же окружили люди, которые лопотали на своем языке и норовили легонько коснуться наших ног и ступней. Так мы объехали все селение, точно устроив парад для его жителей, а в конце развернулись и поехали обратно. Язычники подняли ор и шум, и воцарился такой хаос, что голова моя закружилась, и я плохо понимала, что со мной происходит. Вскоре нас разделили, и я услышала, как кто-то из женщин кричит в замешательстве или отчаянии. Я попыталась крикнуть в ответ, но мой голос утонул в общей какофонии звуков. Даже моей бедной Марты нигде не было видно, пока семьи дикарей забирали нас, одну за другой, словно поглощая. Голова моя вдруг закружилась, точно в тумане, я нечетко различала незнакомые движения, цвета и звуки… Казалось, я сходила с ума.

Теперь же я пишу тебе, мой Гарри, не из надежной армейской палатки, но при умирающем дневном свете, при последних отблесках огня в угольках очага в центре вигвама, жилища шайеннского воина. Да, я стала жить странной жизнью, которая мне только снилась, которая не могла быть настоящей, жизнью, какой не найдешь в нашем мире и какую, должно быть, в силах понять только истинный сумасшедший.

И вот я сижу в примитивной хижине, при угасающем огне, меня окружают присевшие на корточки угрюмые дикари, и тут меня в полной мере настигает ощущение всамделишности и неизбежности происходящего. Сегодня днем, выезжая из Кэмпа-Робинсон, я впервые подумала: а ведь, возможно, мне суждено умереть здесь, в бескрайней прерии, в окружении странных, оставленных Богом людей… Людей, похожих на троллей из старинной сказки, не тех, что были знакомы мне с рождения, но с некой другой планеты, много старше нашей. Джон Бёрк оказался прав. Когда я оглядываю круглые стены вигвама, даже удушающая теснота моей палаты в психиатрической лечебнице кажется чем-то успокаивающе знакомым… Крепкие, прямоугольные стены, числом ровно четыре… Нет, нельзя думать об этом. Я живу в новом мире, на другой планете, среди иных людей. Эй, смелее, Мэй!