Жертвоприношение - Шэрон Болтон

Я попыталась разобраться в истоках своих проблем.

Во-первых, Дункана что-то сильно беспокоило, хотя он и пытался это скрыть. Мы в последнее время почти не разговаривали. И все общение сводилось к тому, что мы спали в одной постели. Оказалось, что разобраться с новым бизнесом гораздо сложнее, чем Дункан предполагал, и он сутками пропадал на работе. Собственно, я тоже работала с утра до ночи, но у меня хотя бы были выходные. При любом упоминании о детях вообще и младенцах в частности мой муж или замыкался, или сразу же переводил разговор на другое. Об усыновлении речь больше не заходила. Когда сегодня утром Дункан сообщил, что на три дня улетает в Лондон для встречи с клиентами, я даже испытала нечто вроде облегчения оттого, что несколько дней дом будет в моем полном распоряжении, не нужно будет постоянно притворяться и делать вид, что все хорошо.

Во-вторых, у меня что-то не клеилось на работе. К счастью, пока не произошло ничего непоправимого. Все мои младенцы благополучно родились и были живы и здоровы. С помощью коллег мне даже удалось спасти жизнь Дженет Кеннеди. Тем не менее все было из рук вон плохо. И в операционной, и в родильной палате я чувствовала себя скованной и неуклюжей. Я была уверена, что меня не любят ни коллеги, ни пациенты. И в этом была моя вина. Я никак не могла расслабиться и вести себя естественно. Я бросалась из одной крайности в другую: либо была слишком чопорна и холодна, либо пыталась неуклюже шутить и сюсюкать. Ни то ни другое не прибавляло мне популярности.

В-третьих, меня снедало любопытство. Мне не терпелось узнать, как проходит расследование. На следующий день после того, как ко мне приезжала сержант Таллок, меня допрашивал старший полицейский инспектор из Инвернесса. Но он лишь повторил вопросы, которые мне уже задавала Таллок, и, к моему великому удивлению, даже глубокомысленно кивнул, когда я пересказала несуразную теорию инспектора Данна о том, что погибшая женщина была не с Шетландских островов. Инспектор уехал, а чуть позже Дункан сообщил мне, что всю группу отозвали на большой остров и продолжением расследования снова будут заниматься Данн и Таллок. При этом он добавил, что даже Данн большую часть времени проводит не на островах, а в Вике, где находится его основной офис.

Я подумывала о том, чтобы позвонить Дане Таллок, но понимала, что это бесполезно. Она наверняка отошьет меня. Я взяла себе за правило каждый вечер смотреть новости по основному шотландскому каналу, но в них ни разу не упоминали о нашем убийстве. Местная пресса и телевидение уделили ему некоторое внимание, но гораздо меньшее, чем можно было ожидать. Никто из журналистов и репортеров не пытался связаться со мной. Никто из коллег тоже не задал ни одного вопроса, хотя несколько раз я ловила на себе их подозрительные взгляды. Стоит ли говорить, что никто из соседей также не проявил ни малейшего любопытства…

Разговоры коллег за столом в больничной столовой доводили меня до исступления. Они говорили о чем угодно – о школьных спортивных соревнованиях, о повышении цен на проезд в автобусе, о дорожных работах на шоссе А970. Мне хотелось закричать: «Господи! Четыре дня назад менее чем в пятнадцати километрах отсюда нашли убитую женщину! Сейчас ее тело лежит в морге. Неужели никому нет до этого дела?»

Конечно же, я этого не сделала. Но я не могла не думать о том, чем вызван подобный заговор молчания. Я вспоминала разговор с Гиффордом в баре. Наверное, в нашей больнице существовало нечто вроде негласного приказа: ни с кем не обсуждайте гнусное убийство, которое произошло в двух шагах отсюда, потому что это нанесет ущерб экономике и общественной жизни островов. Просто ни с кем не говорите об этом, и постепенно все уладится само собой.

Кроме того, мой душевный покой смущал Кенн Гиффорд.

Мы познакомились четыре дня назад, и все эти четыре дня я думала о нем гораздо больше, чем мне бы хотелось. Я даже дошла до того, что приобрела и прочитала «Айвенго» Вальтера Скотта, целенаправленно разыскивая описания героини, с которой он меня сравнил. Я чувствовала себя до смешного польщенной тем, что меня сочли «высокой и стройной» женщиной с «изысканно бледным цветом лица» и «густой копной волос золотисто-каштанового цвета».

Я была замужем уже пять лет, и за это время мне неоднократно встречались мужчины, которые привлекали мое внимание. Так что Гиффорд был далеко не первым. С другой стороны, и сама я никогда не страдала от недостатка мужского внимания. Очень многие мужчины считали меня… интересной. На эти случаи у меня был очень простой рецепт. Я говорила себе: «Тора, каким бы обаятельным и привлекательным ни был этот мужчина, разве, положа руку на сердце, он может сравниться с Дунканом?»

И ответ всегда был неизменным: нет, никогда. Но в случае с Гиффордом все было далеко не так однозначно.

В общем, учитывая все вышеизложенное, мне было о чем подумать.

Генри, очевидно, почувствовал мое настроение, потому что начал подпрыгивать и брыкаться. Потом над самой его головой пролетела кайра, и конь шарахнулся в сторону, отступая в воду. Мы с ним и раньше неоднократно скакали по волнам, не говоря уже о форсировании бесчисленных речек, речушек и ручейков. Поэтому он не должен был вообще обратить внимание на то, что замочил копыта. Но по какой-то необъяснимой причине Генри отреагировал совершенно неадекватно. Он начал лягаться и брыкаться, крутиться и пятиться на глубину. В любую секунду он мог поскользнуться, и тогда бы я вылетела из седла.

– Прекрати! – рыкнула я, натягивая поводья и пытаясь развернуть его в сторону берега. Генри сделал шаг в сторону и продолжал пятиться назад.

Это начинало меня беспокоить. Я ударила его пятками в бока, жалея, что не взяла хлыст, потом натянула поводья и ударила еще раз. Генри пулей вылетел на берег, и в эту секунду я заметила, что на вершине одной из скал стоит мужчина и наблюдает за нами.

Я почему-то сразу подумала, что это Гиффорд, хотя скалы были к востоку от нас, солнце еще стояло низко, и мужчина казался лишь тенью на фоне ясного утреннего неба. Он был высоким и крупным, а его длинные волосы отсвечивали золотом. Солнечный свет резал глаза, и я, отвернувшись в сторону, ненадолго зажмурилась. Когда я открыла глаза, на скале никого не было.

Понукая Генри, я снова пустила его вскачь вдоль берега. До дома было больше трех километров, а мне еще нужно было выгулять Чарльза.

Но прогулки с Чарльзом не получилось.

Оставшись в одиночестве, без Джейми, который всегда действовал на него успокаивающе, Чарльз впал в панику, перепрыгнул через изгородь на соседний луг, споткнулся на неровной земле и упал в ручей, который протекал через нашу землю. Собственно, в этом не было бы ничего страшно, но при падении он зацепил старую ограду, и колючая проволока обвилась вокруг его левой задней ноги. В результате более нервный из двух моих коней оказался лежащим в ручье, и при этом в его тело впились острые как бритва шипы. Неудивительно, что он был в ужасном состоянии: глаза закатились, а серая шерсть потемнела от пота.

Я быстро расседлала Генри и выпустила его на луг, но тот, услышав жалобное ржание Чарльза, подбежал к изгороди и начал звать своего товарища. Когда лошадям больно или страшно, от их ржания кровь стынет в жилах. К счастью, мне нечасто доводилось слышать подобное ржание. Как и жалобный плач ребенка, оно разрывает сердце. Услышав призывы Генри, Чарльз закричал еще громче и начал брыкаться.