Боевой амулет - Сергей Зверев

Прислонившийся к броне рядовой Кацуба, водитель одной из машин, взахлеб делился впечатлениями, полученными от общения с иностранцами:

– …хорошо, что среди них американоидов не было. Наглые они больно. Не люблю америкосов.

Его собеседник, кряжистый сибиряк Серега Мамонтов, прозванный сослуживцами за невозмутимый нрав, спокойствие и надежность, конечно же, Мамонтом, сидел на корточках и был настроен менее агрессивно по отношению к представителям заморской державы.

– Ну что ты морозишь, Кацуба! Ты в своем Мухосранске хоть одного живого америкоса видел?

– Нет, – не смея обманывать командира отделения, признался водила.

– Вот видишь. Только мульты американские смотрел, и ботву разную, которую по новостям передают, хавал. А туда же… Наворачиваешь подлянку не по делу. Америкосы наглежом занимаются, потому что у них армия хорошая. Любят они свою армию. И живут как люди. А я к себе домой вернусь, медали в коробочку спрячу и пойду сибирское мясо заготавливать.

Опустившийся на корточки водила заглянул в глаза командира отделения:

– Чего?

– Грибы собирать, – послав смачный плевок на колесо бронемашины, пояснил сержант Мамонтов. – В нашем городке работы нет. Надо или на лесозаготовки линять, чтобы хоть какую-то копейку срубить, или грибы заготавливать. Иначе без пайки на зиму останешься. Вот такую хреновую жизнь я в этой долбаной Чечне, получается, защищаю. А «пиндосы»[7]хоть и наглые ребята, но за конкретное дело дерутся. Полмира под себя подмяли, чтобы жить нормально.

Водила возмущенно зафырчал, недовольный политологическими выкладками командира отделения. Спор приобретал принципиальный характер. Заинтригованный разговором, капитан Верещагин приостановился, стараясь подольше оставаться незамеченным. Бойцам, расположившимся на броне, он сделал предостерегающий знак, чтобы те не мешали спорщикам.

Водила тем временем подпрыгнул от возмущения:

– Удивляюсь тебе, Мамонт. Рассуждаешь как законченный стяжатель.

Командир отделения, бывший на целую голову выше водителя, тоже поднялся:

– Ты поосторожнее со словами, академик гребаный!

Но Кацубу уже понесло:

– Правильно, вы ведь все в Сибири от каторжан пошли. И философия у вас каторжная. Лишь бы урвать побольше. Значит, нам вторую половину мира под себя положить надо. Вот тогда заживем. Негры для тебя кокосы собирать станут, а урюки хлопок выращивать. А ты вместе с «пиндосами» править станешь. Будешь жить весь в шоколаде.

От мучительного процесса осмысления грозных обвинений, сыпавшихся из уст водилы, сержант покраснел. Но сибирская рассудительность не позволила Мамонту сорваться на банальную грубость, что означало бы проигрыш спора. Конечно, только одним рыком он мог бы заставить водилу замолчать. Но было заметно, что сержант хочет выиграть этот спор силой аргументов, а не ревом луженой глотки. Внезапно он рассмеялся:

– Дурак ты, Кацуба. Хоть и словечки мудреные знаешь. Зачем нам полмира пялить? Россия и так одну шестую суши занимает. Нам бы у себя порядок навести. На всех бы добра хватило. И не фиг тут пропаганду разводить, – Хитро прищурив глаза, он добавил: – Слушай, Кацуба, ты до армии партийной работой не занимался?

Вопрос застал водилу врасплох. Он учащенно заморгал и, не найдясь что ответить, растерянно промычал:

– Не…а… А что?

Мамонт пояснил:

– На коммуниста очень похож. К нам приезжал один такой. Речуги как по писаному толкал. Звал голосовать за Зюганова. Говорил, что они отнимут деньги у олигархов и народу отдадут. А у самого на запястье часы за тонну баксов, не меньше. Прикатил в нашу глухомань на джипаре. У самого морда лоснится, аж лопается. Наши мужики сразу скумекали, что если такой поделится, то вообще у народа хрен да редька останется. А кто возбухать начнет, тому быстро напомнят о каторжном прошлом. У нас в Сибири лагерей много. И старые остались. Только колючку новую натянуть надо и вышки для вертухаев поправить. Так что, Кацуба, с твоей болталкой только политикой и заниматься. Будешь людям мозги запаривать и большие деньги за это получать.

Ошеломленный потоком слов (обычно Мамонт говорил короткими предложениями или отрывочными фразами команд), водитель бэтээра шмыгнул носом, словно обиженный мамкой пацан и, не найдясь что ответить, примирительно пробормотал:

– Ладно, Мамонт, не заводись. Лучше давай о бабах поболтаем.

Эта тема в армейских кругах всегда пользовалась популярностью. Недостаток сна и отсутствие женщин делают солдатские будни серыми и безрадостными. И если первую трудность при определенной сноровке и хитрости всегда можно восполнить дремой в какой-нибудь каптерке, то с особами противоположного пола пообщаться удается редко.

Кацуба, меньше всего похожий на героя-любовника, любил хвастаться своими победами на любовном фронте. За это сослуживцы, остро чувствующие фальшь, прозвали его Хулио-Кацуба. Намертво приклеившееся прозвище происходило то ли от имени героя бесконечного латиноамериканского сериала, то ли от имени сладкоголосого певца Хулио Иглесиаса, постоянно пребывающего в окружении знойных красоток.

Переводя разговор в свободную от политики плоскость, Хулио-Кацуба спросил:

– Как тебе начальница наблюдателей?

Мамонт так быстро перестроиться не мог. Поэтому он недоуменно переспросил:

– Кто?

– Индуска. Главная у них…

Вернувшийся в традиционное для себя невозмутимое состояние командир отделения равнодушно махнул широкой, словно медвежья лапа, ладонью:

– Мне по барабану. Я реальных баб люблю. Чтобы было за что подержаться. А эта меленькая какая-то.

Хулио-Кацуба мечтательно зажмурился. Судя по его физиономии, расплывшейся словно блин на сковороде, перед глазами солдата соткалось чрезвычайно смелое видение из разряда самых откровенных эротических фантазий.

Он даже губами причмокнул:

– А меня она заводит. Не по детски заводит. Не женщина, а Камасутра какая-то.

Из плена сладких грез солдата вывел строгий оклик капитана Верещагина:

– Отставить разговорчики! Болтаешь много, Кацуба. Забирайся в бэтээр и запускай движок. Совсем, воины, разболтались у меня. Надо разбросать вас по точкам в горах, чтобы службу вспомнили. И ты, Кацуба, будешь первым кандидатом на командировку за облака. Там и о политике, и о девушках поразмышляешь.

Под громовой хохот десантников водитель пулей метнулся внутрь бронемашины, надеясь укрыться за стальными листами обшивки от гнева как из-под земли появившегося командира. Вскоре двигатель машины мощностью в двести шестьдесят лошадиных сил глухо заурчал, разогреваясь на холостых оборотах. Серо-голубая струя отработанного дизельного топлива вырвалась из патрубков, отводящих выхлоп. Второй бэтээр, у которого постоянно барахлила система зажигания, упорно не заводился. Верещагин направился к нему. Он шел к бронемашине, думая о том, как задержаться в городе.