Успокоительное для грешника - Кэролайн Роу

— Если я возьму эти лекарства, — спросил Шальтиель, — прекратите вы свои тщетные поиски? Перестанете беспокоить город и общину своими расспросами?

— Вы шантажируете меня своей болезнью, чтобы заставить бездействовать? — спросил Исаак.

— Сеньор Исаак, своими неловкими действиями вы навлекаете бесчестие на себя и нашу общину. Прошу вас, подумайте о своем честном имени.

— Что важнее? — спросил Исаак. — Истина и справедливость? Или репутация?

— Исаак, будь вы простым работником, я бы ответил — истина и справедливость.

— Почему?

— Потому что тогда ваши действия повлияли бы на немногих. Но поскольку вы тот, кто есть, люди наблюдают за вашими действиями и прислушиваются к вашим словам. Они верят, что вы правы. Убеждены в вашей нравственности и принимают ваши действия за образец, ничего не зная о ваших мотивах. Поскольку они не задаются вопросом, почему вы делаете то, что делаете, наружное восприятие становится столь же важным, как внутренняя реальность, — заговорил Шальтиель. — К примеру, если на июльском солнцепеке глупец сидит на камне, закутавшись в теплый плащ, люди скажут, что так может поступать только дурак, и пройдут мимо. Но если то же самое делает мудрый и нравственный человек, сочтут, что в таком поведении есть мудрость и нравственность, и не зададутся вопросом, почему мудрый человек поступает так. И кое-кто может начать подражать ему.

— В том, что вы говорите, много смысла, — сказал Исаак. — Не обещаю изменить свой подход, но буду иметь это в виду.

— Вы делаете это по просьбе своего друга епископа? — спросил Шальтиель.

— Нет, сеньор Шальтиель. То немногое, что я сделал, сделано ради Аструха де Местра, никого больше. Его Преосвященство гневается так же, как и вы, что я взбаламучиваю ту грязь, которую он хотел бы оставить на дне пруда.

— Я не гневаюсь, сеньор Исаак, — сказал Шальтиель. — Но меня огорчают ваши действия.

— Ваш гнев ощущается в воздухе, сеньор Шальтиель, — ответил Исаак. — Ее ощущает даже ваш ученик и трепещет при звуке ваших шагов в коридоре. Я ощущаю его как толстое одеяло, которое мешает вам дышать, и меня огорчает, что я являюсь причиной вашего гнева.

— Вы сами свободны от него, сеньор Исаак, раз упрекаете в нем других?

— Никоим образом. Гнев лежит, свернувшись кольцом в моей груди, постоянно. Обычно он спит, потом внезапно пробуждается, и тогда я становлюсь вдвойне слепым, потому что гнев подавляет другие мои чувства и разум. Я знаю его опасность и его запах, сеньор Шальтиель. Оставляю вам эти лекарства. Можете принимать их или нет, как хотите.

Врач повернулся и направился к двери.

— Осторожно, господин, притолока, — негромко сказал Юсуф. И высокий Исаак пригнулся, чтобы пройти под ней.

— Господин, гнев очень дурен? — спросил Юсуф, когда они вышли на улицу. — Я думал, в правом деле он благороден.

— Юсуф, ты сам мог видеть его опасность.

— То, что философ отказывается принимать лекарства?

— Нет, — что мой гнев на его упрямство заставил меня забыть, как низки двери в его доме. Если б не твое своевременное предупреждение, я бы сейчас страдал от того, что ударился головой. Только не говори об этом сеньоре, мальчик, — добавил он. — Не хочу ее беспокоить.

— Не скажу, господин.

— Исаак, ты почти ничего не ешь, — обеспокоенно сказала Юдифь. — Что случилось? Заболел?

— Нет, дорогая. Я совершенно здоров. Признаю, мой аппетит притупила жара, но больше ничто меня не мучит.

— Ты беспокоишься, — произнесла его жена.

— Я пребываю в превосходном здравии и расположении духа, — угрюмо ответил Исаак. — Или пребывал до последней минуты.

— Папа, ты беспокоишься? — спросила Мириам. — Почему?

— Я не беспокоюсь, дорогая, — резко ответил Исаак, — только вот ты слишком много прислушиваешься к чужим разговорам вместо того, чтобы заниматься своим делом.

Умолкшая Мириам принялась с огорченным видом крошить хлеб и бросать крошки птицам.

— Мириам, — сказала ее мать, — этот хлеб нужно есть самой, а не…

Их спас звон колокола. Юсуф поднялся со своего места на скамье и побежал открывать ворота. Вошла высокая женщина под густой вуалью и в темном платье.

— Можно мне поговорить с врачом? — спросила она и осталась стоять у ворот.

— Ракель, Мириам, — помогите Наоми убрать со стола, — сказала Юдифь, поднимаясь и давая понять, что обед окончен, хотя еда осталась нетронутой. — К вечеру нужно сделать еще многое, Наоми не сможет все успеть. Поживее!

Стол очень быстро был убран и перенесен в угол двора. Юдифь последовала за дочерьми на кухню, чтобы помочь в приготовлениях к субботе.

— Кто-нибудь заболел, сеньора? — спросил Исаак. — Сейчас соберу корзинку и…

— Нет, сеньор Исаак, никто не болен, — с беспокойством ответила женщина. — Я хотела поговорить с вами, вот и все.

— Тогда пойдемте к фонтану, поговорим. Выпьете чего-нибудь? День жаркий.

— Чашку воды, пожалуйста, сеньор Исаак. Ничего больше.

Юсуф поспешил принести холодной воды из фонтана.

— Спасибо, — негромко произнесла женщина и откинула вуаль, чтобы поднести чашу ко рту.

Тонкая, темная ткань, покрывавшая ее волосы, лицо и верхнюю часть платья, скрывала красивую женщину, широкоплечую, сильную, с темными глазами и румяным лицом. При виде ее лица Юсуф невольно сделал шаг назад.

Мальчик хорошо ее знал — гораздо лучше, чем она его. В дни бедности, когда он побирался на улицах Жироны, Юсуф не раз крал кусок-другой хлеба на кухне ее заведения.

— Матушка Родриге, — произнес он дрожащим голосом, уверенный, что она пришла наконец призвать его к ответу за те преступления.

— Так меня называют, — сказала женщина. — Мой муж Родриге, владелец таверны у реки. Но мое имя Ана.

— Так, сеньора Ана, вы пришли поговорить о своем муже?

Наступила долгая пауза.

— Юсуф, — сказал врач, — собери корзинку. Не забудь положить те лекарства, которые мы использовали утром.

— Да, господин, — нервно ответил мальчик, все еще ожидая удара. Зная матушку Родриге, он сомневался, что его присутствие удержит ее от жалоб учителю. Но она как будто потеряла к нему всякий интерес; оглядела двор, потом стены дома, словно собиралась построить себе точно такой же. Юсуф с облегчением решил, что он так изменился с тех пор, как вошел в этот двор — превратился из грязного уличного оборванца в вежливого, чистого, прилично одетого ученика значительного человека, — что матушка Родриге не узнала его. И побежал в кабинет учителя, приободренный этой уверенностью.

— Смышленый у вас парнишка, — сказала она. — Я видела его в городе.