Закон парных случаев - Инна Юрьевна Бачинская

памятник с ангелом, одно крыло обломано. Иван Алексеевич и Мария Ивановна рядом. Там калитка, откроете.

Они попрощались и поехали смотреть черный памятник на могиле Алексея Старицкого.

– Ты заметил ее медальон? – спросил Алик.

– Заметил. И что?

– В нем камень, наверное, тот самый, подарок Старицкого. С аукциона.

– «Черная принцесса»? И что?

– А если вор искал медальон?

– Вор не мог искать медальон, – веско произнес Шибаев. – Откуда он здесь? Если даже и был, то за сто лет растворился. О чем ты, Дрючин? Сам говорил: три войны и революция. Учитель истории… как его? Глеб Антоныч? Он прав, искали монеты или золото из раскопок.

– А серебряный портсигар не заметили?

– Не заметили. Если бы заметили, то… сам понимаешь.

– Какие-то воры нетипичные – у твоей англичанки не тронули платиновую брошку, здесь пропустили серебро. Куда мы идем, Ши-бон? Сплошные аматеры кругом.

Шибаев не ответил. А что было отвечать? Алику, как всегда, хотелось болтать.

– Не думаю, что в медальоне бриллиант, – сказал Алик после паузы.

Шибаев промолчал.

– Там какой-то черный камень, вроде агата. Между прочим, агат спасает от сглаза, помнишь, я читал? Хотя… – Он замолчал и задумался.

– Ну? – не выдержал Шибаев.

– Вряд ли агат, нетипично для золота. Уж скорее серебро. Парадный портрет, шикарное платье, прическа… Однозначно, бриллиант! А почему черный? Может, просто тень. Или все-таки агат. Хотя, опять-таки, с другой стороны… – Он снова замолчал. – Возможно, не черный, а лиловый.

– Если портрет парадный, то надо во всем блеске, – сказал Шибаев. – Шик и блеск. Агат – дешевка, значит, бриллиант.

– А почему он черный?

– Ты же сам сказал – тень так упала. На самом деле лиловый.

– Зленко сказал, что он был лиловый. Почему тогда «Черная принцесса», а не лиловая?

– Может, «черная», потому что из Африки, – перебил Шибаев. – Где их вообще добывают? В ЮАР? Помню, книжку читал в детстве, «Копи царя Соломона»…

– В Индии тоже. И в Бразилии. Но славятся африканские, самые знаменитые – компании «Де Бирс». И вообще, у каждого мало-мальски известного камня уникальное название и своя история, отмеченная кровью, предательством, человеческой жадностью и…

– Значит, «Черную принцессу» добыли в Африке и продали на аукционе в начале двадцатого века, – перебил Шибаев. – Старицкий купил бриллиант для жены, а после ее смерти подарил Каролине.

– И убил. Знаешь, сколько проклятых камней убило своих владельцев? Причем часто даже непонятно, отчего наступила смерть. Это вроде проклятия фараонов.

– Дрючин, они и так бы умерли, при чем тут камни? Все люди в конце концов умирают. Ада Борисовна тоже считает, что они живые и у нее с ними мистическая связь. Если, конечно, смерть не насильственная… – прибавил он, подумав.

Алик хотел было спросить, что Шибаев чувствует после удара вазой из вулканического стекла: ну там, ясновидение вдруг прорезалось, интуиция, предчувствия, но взвесил возможные последствия и передумал. Они молча шли к машине.

– Если камень такой дорогой… – начал Шибаев и замолчал.

– Если камень такой дорогой… – повторил Алик. – Матвей Юрьевич сказал, Старицкий заплатил за него миллион рублей золотом. И что?

– А то! Куда же он делся? Если бы Старицкий его продал, об этом бы писали газеты, были бы слухи и сплетни. Матвей Юрьевич знал бы. А он не знает. Старицкий продал городской дом, мебель, антиквариат, картинную галерею… что там еще? Все! А бриллиант, получается, оставил себе? И портрет?

– Не думаю. Я бы на его месте избавился от всякой памяти об измене. Вообще-то такие сделки не афишируются. Он мог продать его тому же купцу… как его? Негоцианту!

– И никто не пронюхал? Даже Матвей Юрьевич?

– Мы не знаем, пронюхал или нет. Старику сто лет, запросто мог забыть. Я читал, что с возрастом из памяти выпадают целые пласты, как будто и не было. Может, и у него так. Надо бы в архив… – Алик осекся. Спросил после паузы: – Капитан не звонил? Нашли убийцу?

– Не звонил.

– Так позвони сам. Ты – лицо заинтересованное. И расскажи про типа с вазой, ему будет приятно.

– Приятно? – опешил Шибаев. – Этот еще почему?

– Ну, что она не сбрендила, а в здравом рассудке.

…Они проехали по грунтовой дороге через березовую рощу, выбрались на луг, тянущийся до леса.

– Вон кладбище, – сказал Алик. – Дальше пешком.

И они пошли к сельскому кладбищу, огороженному от остального мира плетеным тыном. Открыли кривую, жалобно скрипнувшую калитку, вошли. Встали, рассматривая деревянные кресты с навершием «домиком», венки с выгоревшими красными и синими розами и черными лентами с нечитаемыми уже словами. Кладбище отчетливо разделялось на несколько временны́х разновеликих полос: старинное, с едва заметными холмиками без крестов, заросшее высокой травой, кустами ежевики и одичавшими цветами золотого шара и мальв. Здесь бросались в глаза несколько осевших памятников черного камня. Было заметно, что сюда давно не ходят, видимо, некому уже. Следующая полоса – отчетливые могильные холмики с потемневшими и покосившимися деревянными крестами, здесь виднелись венки и букеты пластмассовых цветов разной степени ветхости – видимо, могилы изредка навещали. И последняя полоса – аккуратная, ухоженная, со скамейками и оградками, с пестрыми цветами по периметру, с венками и свежими белыми деревянными крестами с черными прямоугольными табличками. Тут и там виднелись надгробия черного блестящего камня с медальонами-фотографиями. Черно-серые лики смотрели с них отрешенно и строго. Легкий ветерок шуршал бумажными розами и выгоревшей травой, пахло сеном и свежей землей. Здесь не было ни души, и ни звука не доносилось ниоткуда, только свиристела наверху какая-то пичуга.

– Вечный покой, – пробормотал Алик. – Так проходит слава земная. Я тоже не прочь упокоиться здесь. Чувствуется слияние с космосом, возвращение к истокам…

– Еще постриптизим, Дрючин, не торопись, – перебил Шибаев, и магия старого кладбища развеялась. – Нам вон туда!

Темно-серый, почти черный, покрытый желтоватым жестким лишайником гранитный памятник с двойным чугунным крестом, такая же провалившаяся плита с сидящим на ней позеленевшим босым ангелочком с отбитым крылом. Правым. Ангелочек плакал, закрыв лицо ладошками. Нечитаемые от лишайника буквы. Это если не знать, а если знать, то можно разобрать, что покоится здесь Алексей Иванович Старицкий, ниже две даты, еще ниже пожелание мира праху и двойной крест.

– Надо бы цветы, – пробормотал сентиментальный Алик. – Может, он нас видит. Вот тебе и вся философия бытия, Ши-бон. Родился, умер, растворился без следа.

– Почему без следа? А дети?

– О близнецах мы ничего не знаем, сын Иван сменил фамилию, и внучки уже нет. Здесь лежат те, к кому никто не приходит. Смотри на даты, Ши-бон, тут даже середина девятнадцатого века. Я уверен, есть более ранние, но уже ничего не разобрать. Предки Старицкого, это была их земля.

Они