Правы все - Паоло Соррентино

– Спасибо, Тони, я пошла, спрячусь в туалете, буду повторять стенографию.

Не знаю почему, но ее слова резко разгоняют мое кровообращение. Двадцать литров крови одновременно приливают к репродуктивному аппарату. Я так возбужден, что страшно сказать. Зато ноги согрелись. Эх! Внезапно проблемы с кровообращением исчезают, как улетевший воздушный змей.

К сожалению, это длится недолго. Одна секунда, а сколько всего непредвиденного происходит! Да что же это такое!

Она наклоняется чмокнуть меня в щеку, наши губы почти встречаются. Я не отодвинусь, даже если начнется землетрясение. Мы замираем с заговорщицким видом. А потом целуемся в губы. Долгий глубокий поцелуй в восемь пятнадцать утра. Голодный, молодой язык роется у меня во рту. Мы так целуемся не в первый раз, врать не буду. Саманта невольно постанывает. Для нее это пустяк. Очередное притворство, которому она научится, которое станет частью ее натуры. Саманте до меня дела нет. В ее глазах я странный персонаж, с которым она знакома, а ее подружки нет. Что окутывает ее тайной. Когда они шепчутся на переменах, прячутся в шумных туалетах, стреляя друг у друга сигареты и неумело затягиваясь, когда они все-все друг другу рассказывают, побеждает та, которая до третьей пары выдаст больше необычных историй. Необычная история Саманты – это я. Для девочки-подростка всегда необычен ухаживающий за ней взрослый мужчина, разъезжающий на диковинном автомобиле. В этом смысле я идеальный кандидат. Я – Цирк Барнума, способствующий росту ее славы и популярности в лицее, и не больше. Но и не меньше. Приходится довольствоваться малым, когда зубы уже не такие белые, а жировые отложения настолько увеличились, что ты годишься в натурщики только больным на голову художникам, вроде Бэкона или Пикассо. А ведь я в это мгновение готов отдать жизнь за оргазм, который мне подарит Саманта. Рукой она дотрагивается до моего члена – возможно, совершенно случайно. Маленькой ладошкой, которая, как мне известно, пахнет сгущенным молоком. Потом шустро выскальзывает из машины, вертя попкой, как королева.

Нет, я не кончил.

Потому что, как говорила мама, нельзя получить от жизни все.

И это говорила моя мама, которая от жизни не получила вообще ничего.

Зажмуриваюсь, стараясь надолго запомнить, чем пахнет ладошка Саманты, но запах сгущенки уже улетучился, я затыкаю нос, но вспоминается только запах «Несквика», а это не то.

На пороге старости первый товарищ по играм, который тебя покидает, – обоняние.

Зато появляется катаракта.

А потом я еду куда глаза глядят, забыв, что вышел из дома с намерением увидеть море, но так к нему и не поехал, потому что пустая тумбочка не идет у меня из головы.

Море – не то, что мне сейчас нужно. Оно подталкивает к размышлениям, а мне лучше избегать размышлений. Надо просто отвлечься. Отвлечься. Это лучшее, что придумали люди, чтобы жить дальше. Чтобы притворяться теми, кем мы не являемся. Теми, кто приспособился к этому миру.

– Угости сигареткой, – велю я Титте и протягиваю руку.

Титта угощает, даже не взглянув на меня. Я беру, даже не взглянув на него. Он протягивает зажигалку, но все равно на меня не смотрит. Я щелкаю зажигалкой, закуриваю, не глядя ни на Титту, ни на сигарету.

Чего вы хотите: мы смотрим матч «Наполи» – «Ювентус». На стадионе «Сан-Паоло».

Я, Титта, Джино, Лелло, Рино и Дженни.

Мы окопались на трибуне для почетных гостей и внимательно следим за игрой: счет так и не открыт, ноль-ноль, все восемьдесят тысяч зрителей словно застряли в лимбе, где царят скука и напряжение. И так пятьдесят две минуты матча.

Двумя рядами ниже восседает аппетитная дамочка, которая то и дело оборачивается и вроде как улыбается мне: лет сорок, вся из себя видная, холеная, ухоженная, ясно, что она меня узнала. Я это сразу просек. Но делаю вид, что мне плевать. Слежу за ней краем глаза, хотя я уже решил, что, по крайней мере, на сей раз не покину крепость собственной славы. Нас разделяют метров шесть-семь, но уже понятно, что она за птица. Воплощение всех общих мест. Всех стереотипов, упакованных в подарочную бумагу и украшенных бантиком, который жалко было выбрасывать. Назойливый парфюм из табачной лавки, который она выдает за дорогие духи: сразу видно – дамочка скуповата, от такого запаха нюх отшибет, небось наша красотка ходит по квартирам и торгует бижутерией, или она домохозяйка с вечно отсутствующим мужем, из тех, кто с утра до вечера сидит на телефоне и названивает подругам – таким, которые тоже часами болтают по телефону. А сказать-то друг другу нечего. В основном они обсуждают, пока из ушей не повалит пар, у кого соберутся после обеда поиграть в картишки, прежде чем встать к плите, – трудяга-муж ожидает увидеть вечером на столе и первое, и второе, и даже гарнир. А они с подругами готовы совершать у плиты настоящие подвиги ради мужчин – не потому, что они их любят, а потому, что опасаются, как бы мужья не начали их сравнивать с собственными мамашами. Состязание до последней капли крови между невестками и свекровями сплотило Итальянскую Республику, заложило прочную основу многих браков, а вы что думали!

Впрочем, утром, ближе к полудню, убравшись, подметя пол и погладив белье, наши дамочки предаются разнузданным сексуальным фантазиям. Кое-как примостившись между первым цветным телевизором, которым они страшно гордятся, и черным буфетом со стеклянными дверцами, они бредят, мечтая о совокуплениях со студентами – сыновьями подруг. Получив одинокий оргазм, они срочно приводят в порядок одежду, временно переставшую выполнять свое предназначение. А потом с раскаивающимся, лицемерным видом возвращаются в мертвую повседневную жизнь. Стон, который только что прозвучал, – отступление от правил, за которое им очень стыдно. Или не очень.

Любовь? Сегодня я один воспеваю любовь. Поэтому они и приходят на мои концерты. Вспомнить то, что пропало из их жизни лет двадцать тому назад, а может, любви никогда и не было. Противно иметь дело с людьми, которые не умеют жить, но которые, как только ты отнесешься к ним по-человечески, выдают список заповедей – как следует поступать и что говорить.

Если бы мир меня слышал, я бы нашел правильные слова, чтобы уничтожить эти пустые жизни, сорвать пробку со склянок, в которых томятся давно уснувшие нервные клетки. Все их существование держится на страхе. А самое ужасное в том, что они боятся буквально всего. Из-за завихрения мозгов они пытаются победить страх, достигнув высшей цели – прикупить себе виллу на море и шале в горах. Пока цель не достигнута, они жутко терзаются, боятся, словно им могут причинить физические страдания. Это самый дикий взгляд на жизнь. По сравнению с ними моя так называемая неупорядоченная жизнь отличается мощью, целеустремленностью и последовательностью, словно жизнь римского папы или тибетского монаха. Но разве это объяснишь недалеким ребятам, которые помнят только операции на своем текущем счете за последние шесть лет. Их счастье в том, чтобы таскать чековую книжку в кармане штанов, рядом с членом, который давно не стоит. Здесь, на почетной трибуне стадиона, таких парней в пуловерах вместо положенных по статусу пиджаков пруд пруди. Хотя их можно понять. Они плывут по жизни, судорожно ловя воздух, страшно боясь, что однажды превратятся в спящих под мостом попрошаек, а когда видят, что опасность миновала, еле заметно самодовольно улыбаются. Походить на тех, кто живет без особых проблем, – для некоторых это достойная цель. Порой их можно понять. Когда мяч вылетает за пределы поля, в их ограниченном мозгу сразу же всплывают воспоминания о том, какие крутые тачки купили их приятели. Накатывает грусть, воскресенье почти испорчено – слава богу, они вспоминают, что в понедельник можно рвануть в автосалон и сравнять счет, догнав приятелей и приобретя «фиат» новейшей модели. Аньелли[25], который сейчас тоже сидит на трибуне для почетных гостей, только тихо посмеивается. Он-то имеет право презрительно посмеиваться над тревожными мыслями, которых у него самого не возникает.