Берег варваров - Норман Мейлер

— Ну да, конечно, — непроизвольно подхватил я ее мысль. — И к тому же теперь ты женщина религиозная.

Готов поклясться, что мои слова застали Гиневру врасплох. Секунду-другую она озадаченно смотрела на меня, а затем пожала плечами и без особой уверенности в голосе сказала:

— Ах, ты об этом. Ну да, конечно, я очень религиозна и набожна. — Судя по всему, вернуться к этой теме для Гиневры большого труда не составляло. Даже проколовшись, она мгновенно взяла себя в руки и вновь принялась толковать мне Священное Писание. — Да, кстати, между прочим, в лоно Церкви обратил меня муж. Уж кто-кто, а он действительно человек религиозный, верующий до мозга костей. — Наклонившись ко мне, она хихикнула: — Знаешь, я когда вспоминаю его, то мысленно называю собственного мужа не иначе как дьяконом. Познакомившись с ним, ты тотчас же с изумлением подумал бы о том, как я могла выйти замуж за такого человека. Что ж, объяснение здесь, наверное, одно: противоположности притягиваются друг к другу. Есть, похоже, зерно истины в этом утверждении.

— Отец Монины — он?

Гиневра кивнула — как-то неуверенно, словно сомневаясь, если не в ответе, то в словах, его поясняющих.

— Знаешь, Ловетт, я тебе кое-что скажу, только ты не удивляйся и не вздумай смеяться. Понимаешь, в то время у меня никаких романов, никаких встреч на стороне и в помине не было. Но при всем этом я готова поклясться в том, что эта девочка рождена не от моего мужа. Она совсем на него не похожа, ну просто ничего общего, зато девчонка — просто копия меня. А от моего мужа она не унаследовала ни единой черты во внешности, равно как и в характере. — Понизив голос, она наклонилась ко мне еще ближе и с видом человека, выдающего первому встречному какую-то сокровенную тайну, заявила: — Понимаешь, я ведь не католичка, но иногда мне в голову приходит мысль, что в их доктрине что-то есть. Сам понимаешь, я в первую очередь имею в виду догмат о Деве Марии. Нет-нет, я не собираюсь утверждать, что Монина появилась на свет в результате чудесного непорочного зачатия, которое в их религии уготовано Иисусу. Но мне иногда кажется, что в нашем с дочкой случае произошло нечто подобное. А что в этом такого? Науке ведь еще далеко не все известно в этом мире. Взять тех же врачей, они ведь все время делают какие-то открытия, так что кто знает. — При этом Гиневра машинально поглаживала себя ладонью по руке, а ее голубые глаза просто сверлили меня притворно-невинным взглядом.

Мне оставалось лишь подлить масла в огонь:

— Да, чего только на свете не бывает…

— Вот и я так думаю. Причем бывают чудеса и неожиданности приятные, а бывают — не очень. Взять, например, наш дом. Здесь ведь тоже бог знает что творится. Мне бы, конечно, за всеми, кто здесь живет, присматривать нужно, но времени-то и без того ни на что не хватает. Вот и догадывайся, что там наверху творится.

— Господи, да что же там у нас такого может происходить?

В ответ Гиневра фыркнула:

— Ну не знаю, не знаю. В любом случае неприятностей бы не хотелось. Этот домик достался нам очень удачно, и я не хотела бы потерять столь надежный источник дохода. — Она не торопясь достала сигарету и с удовольствием сделала затяжку. — Я ведь, между прочим, совсем не знаю, что творится у вас там наверху. Комнаты у меня снимают трое холостяков, и кто знает, кого вы к себе по вечерам в гости водите. Наверняка и девочки бывают. И я уверена, что не самого благопристойного поведения.

— Да мы там каждый вечер оргии устраиваем.

Гиневра покачала головой.

— Слушай, Ловетт, ты же прекрасно понимаешь, что я не из-за тебя волнуюсь. Ты парень воспитанный и приличный, что, между прочим, не помешало тебе подкатить ко мне с весьма прозрачными намеками. Но это все ерунда. Меня куда больше беспокоят эти два шута гороховых. Маклеод вообще редкий чудак, а Холлингсворт пусть до поры до времени и не доставляет хлопот, но наверняка прячет пару крапленых тузов в рукаве. Сам знаешь, в тихом омуте… — Она замолчала и стала машинально накручивать рыжие локоны на палец. — Вот я, в общем, и подумала… Может, ты взял бы на себя труд присматривать за ними? Если вдруг что не так — шепни мне, а я уж подумаю, что дальше делать. — Эти слова она произнесла совершенно будничным тоном и, более того, договорив, так же буднично и тоскливо зевнула.

У меня сложилось впечатление, что записка под дверью и приглашение зайти поболтать — все это имело под собой одну простую цель, суть которой была только что для меня сформулирована.

— Другими словами, — сказал я, — ты хочешь, чтобы я шпионил за ними.

Гиневра пожала плечами:

— А что в этом такого? В конце концов, все всё время друг на друга доносят.

— Знаешь, я как-то не собирался брать на себя эту «почетную обязанность».

Гиневра попробовала зайти с другой стороны.

— Я просто прошу тебя держать меня в курсе насчет того, как вы там живете. Ничего «такого» мне от тебя не нужно. — Хитро улыбнувшись, она добавила: — Неужели ты сможешь отказать мне в таком маленьком одолжении?

— В таком — откажу.

Гиневра положила ладонь мне на руку и крепко сжала ее.

— А я думала, ты ради меня на все готов, — со вздохом сказала она. — Ну ладно, забудем об этом. Подумаешь, я останусь без средств к существованию, когда в один прекрасный день сюда явится полиция и выяснит, что у вас там творятся какие-то безобразия, и по решению суда мне запретят сдавать эти комнаты. Действительно, какое тебе до этого дело.

Я ухмыльнулся:

— Ты, между прочим, всегда можешь к нам подняться и даже заглянуть в гости.

— Да тяжело мне, очень уж я в последнее время растолстела.

— Брось, ты великолепна и неподражаема, — заявил я.

Я понятия не имею, что творилось в ее голове в эти секунды. Судя по глазам и задрожавшим губам, ее одолевали противоречивые мысли и чувства.

— Гнилой ты все-таки парень, Ловетт, — сказала она наконец. — С какой стати, по-твоему, я написала тебе эту записку?

— Наверное, для того, чтобы я стал стучать на твоего дружка Холлингсворта.

Гиневра вздрогнула и возмутилась:

— Что значит стучать? Почему ты все так по-дурацки понимаешь? Обо мне, например, много чего говорят, но я же не обижаюсь. — Она зло скомкала пустую пачку из-под моих сигарет и швырнула ее на пол. — Знаешь, что я тебе скажу… Между прочим, женщина не должна говорить этого мужчине, но мне наплевать. Так вот, записку я тебе оставила лишь потому, что хотела снова с тобой увидеться, более того, мысленно я уже решила, что нарушу все свои новые правила и… Ну в общем, я была готова уступить тебе. Мне захотелось быть с тобой.

— Я так и понял.

— Но теперь, увы, это невозможно. Что-то надломилось от твоих слов. Женщина ведь не бездушная машина. Все чувства, если они и были, куда-то ушли, и теперь я вижу в тебе не привлекательного молодого человека, а, ну я не знаю, калеку какого-нибудь, который совершенно безразличен мне как мужчина. — В последнюю фразу Гиневре удалось вложить немало презрения и злости.