Чужое знамя - Максим Михайлов

нормально – друг друга не трогаем, брат… Разошлись, лады? Я своей дорогой еду, брат, ты – своей…

«Брат…, брат…, брат… – тупо бьется внутри черепной коробки, отражаясь от ее стенок. Вот и ответ на твой вопрос временно неработающий гражданин Кремер, бывший заключенный, бывший офицер Российской армии. Вот кто теперь тебе брат, вот кто теперь ты сам… И вновь туман тугой горной лавиной обрушивается на разодранный мозг. Может ли туман обрушиваться? Может…

– Тварь!!! Кто тебе здесь брат?!! Сука!!! Ненавижу!!!

Что-то жестко сдавливает горло, перекрывая кислород, заталкивая обратно рвущиеся потоком слова, гася хрупкую искру сознания. Отбрасывая сжавшийся в попытке защититься от кислородного голода мозг назад, одним мощным рывком пробивая завесу из прошедших лет, погружаясь в глубину памяти…

  Из серых наших стен, из затхлых рубежей нет выхода, кроме как

  Сквозь дырочки от звезд, пробоины от снов, туда, где на пергаментном листе зари

  Пикирующих птиц, серебряных стрижей печальная хроника

  Записана шутя, летучею строкой, бегущею строкой, поющей изнутри.

  Так где же он есть, затерянный наш град? Мы не были вовсе там.

  Но только наплевать, что мимо, то – пыль, а главное – не спать в тот самый миг, когда

  Придет пора шагать веселою тропой полковника Фоссета,

  Нелепый этот вальс росой на башмаках нести с собой в затерянные города.

  Мы как тени – где-то между сном и явью, и строка наша чиста.

  Мы живем от надежды до надежды, как солдаты – от привала до креста.

  Как расплавленная магма, дышащая небом, рвется из глубин,

  Катится по нашим венам Вальс Гемоглобин.

Звенящие гитарные аккорды пронзали темноту хоть и южной, но по-осеннему прохладной ночи. Фигуры в линялом камуфляже в расслабленных позах сидящие и лежащие у яркого пятна костра были хорошо видны из окружающей пятачок света, и от этого по контрасту восприятия еще более непроглядной, тьмы. Красивый хорошо поставленный голос певца лился неторопливо, как горный ручей, проникая глубоко в душу и как бы переворачивая все мелкое, наносное, копившееся много лет неизбежной ржавчиной поверх истинного и вечного. По крайней мере Камиль, широко шагавший по направлению к костру испытал именно такое ощущение, он мельком оглянулся на своих спутников, чтобы проверить какое впечатление песня производит на них. Нервный и дерганный подполковник, провожавший их сюда, казалось, был даже чем-то недоволен, с такой откровенной неприязнью он рассматривал расположившихся впереди людей, а по непроницаемому лицу Олега, как обычно, прочесть что-либо было невозможно. Но песня, тем не менее, однозначно стоила того, чтобы ее дослушать до конца. Да и просто прерывать певца отчего-то не хотелось. Так не хотелось, что Камиль, внезапно решившись, положил руку на плечо суетливого подполковника и шепотом объяснил свой жест:

– Хорошо поет. Жалко мешать – давай чуть подождем.

Подполковник с высоты своего почти двухметрового роста удивленно воззрился на маленького таджика, но, уловив боковым зрением утвердительный кивок Олега, тоже согласно склонил голову.

  Так сколько ж нам лет, так кто из нас кто – мы так и не поняли…

  Но странный сей аккорд, раскрытый, как ладонь, сквозь дырочки от снов все ж разглядеть смогли —

  Так вслушайся в него – возможно, это он качался над Японией,

  Когда последний смертник запускал мотор над телом скальпированной своей земли.

  Ведь если ты – дурак, то это навсегда, не выдумаешь заново

  Ни детского сна, ни пары гранат, ни солнышка, склоняющегося к воде,

  Так где ж ты, серый волк – последняя звезда созвездия Иванова?

  У черного хребта ни пули, ни креста – лишь слезы, замерзающие в бороде.

  А серый волк зажат в кольце собак, он рвется, клочья шкуры оставляя на снегу,

  Кричит: „Держись, царевич, им меня не взять, держись, Ванек! Я отобьюсь и прибегу.

  Нас будет ждать драккар на рейде и янтарный пирс Валгаллы, светел и неколебим,

  Но только через танец на снегу, багровый Вальс Гемоглобин“.

Пел молодой худощавый парень, непокорная прядь густых черных волос наискось перечеркивала высокий бледный лоб, обращенные куда-то вдаль к невидимому горизонту глаза в багровых отсветах костра казались тлеющими угольками. Внешне он смотрелся лишь чуть старше своих слушателей, заворожено ловивших каждое слово. И если бы не шепот подполковника на ухо: „Вот тот, который поет и есть их главный“, Камиль нипочем бы не догадался, что перед ним командир группы спец. разведки старший лейтенант Игорь Кремер, позывной „Маэстро“.

  Ты можешь жить вскользь, ты можешь жить влет, на касты всех людей деля,

  Мол, этот вот – крут, а этот вот – нет, а этот, мол – так, ни то и ни се.

  Но я увидел вальс в твоих глазах – и нет опаснее свидетеля,

  Надежнее свидетеля, чем я, который видел вальс в глазах твоих и понял все.

  Не бойся – я смолчу, останусь навсегда Египетским ребусом,

  Но только, возвращаясь в сотый раз домой, засунувши в компостер разовый билет,

  Возьми и оглянись – ты видишь? Серый волк несется за троллейбусом,

  А значит – ты в строю, тебя ведет вальс веселою тропой, как прежде – след в след.

Трудно сказать, что понимали из этой песни сейчас особенно по-детски беззащитно и лопоухо смотрящиеся мальчишки-срочники, какой смысл они вкладывали в услышанное, что пробуждала эта мелодия в их душах… Несомненно одно – командира своего они уважали и любили, ни один жест, ни одно неловкое шевеление, не говоря уж о неосторожно вылетевшем слове, не прервали песню до самого конца.

  Рвись – не рвись, но он не пустит тебя, проси – не проси.

  Звездною фрезой распилена планета вдоль по оси.

  Нам теперь узнать бы только, на какой из двух половин

  Будет наша остановка – Вальс Гемоглобин.

Торжественно и мощно, постепенно затихая в непроглядной тьме, отзвучал последний завершающий аккорд. И одновременно с ним в круг света шагнул служивший проводником подполковник. А затем, чуть помедлив, Камиль. Олег предпочел остаться в тени. При появлении подполковника солдаты лениво, как бы нехотя и через силу зашевелились, бросая вопросительные взгляды на командира, и лишь когда тот, отложив гитару, поднялся, приветствуя старшего по званию, последовали его