Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева

Прощай, дорогая Сашенька.

Твоя Маша».

Путевой дворец. Василиса

Екатерина II приказала Матвею Казакову построить Путевой дворец. Имя его было уже известно в Москве. Он повторял слова старого Растрелли: «Матвей, слушай: я учился в Италии, изучал Леонардо и Брунеллески, учился вместе с Баженовым, а теперь – твоя очередь учиться у нас».

Императрица заботилась о красоте русских городов, об архитектуре. Она не разделяла пристрастия к барокко, архитектура – это ж музыка! Ей по вкусу был классицизм. А Казакову велела создать Путевой дворец таким образом, чтобы красота его открывала дверь в Москву на Тверской дороге, чтобы он изумлял гостей, чтобы во дворце соединялись Восток и Запад, старинная Москва и европейский стиль, даже готический.

Строительство дворца шло начиная с 1770 года.

Ах, как лелеяла его Екатерина, как рисовала в своем воображении! Она представляла старорусские палаты, готические шпили, башенки и круглый широкий двор! Где же еще разместиться каретам и экипажам, въезжающим, например, на коронацию!

Казаков посмотрел рисунки Андрея: недурно. Они быстро подружились, и обоим уже мерещилась московская сказка – Путевой дворец.

Вокруг расстилались леса, далее – владения Разумовского, Нарышкиных. Казаков с помощниками быстро соорудили деревянный домик, в котором были лавки для отдыха и столы для чертежей. Андрей там чертил подолгу, пока горели свечи.

Воображение у зодчего было смелое, на лице явно выраженная упрямка, так что чертежи и планы вылетали из-под его рук чуть не всякую неделю новые. Работали – хоть в шесть, хоть в восемь рук! Андрей делал простое: лестницы, наугольные комнаты – и уже иногда мог поспорить, предлагая что-то свое. При удачных находках оба кричали: «Виват!» А Казаков говорил: «Ты помощник отменный!» – и потирал руки.

Кормились строители раз в сутки. Запрягали буланую лошадь и ехали в Ямскую слободу. Там обитала родственница Казакова, племянница Василиса, и готовила им нехитрую еду. Они с аппетитом жевали и веселили Василису. Она была так хороша, что Андрей краснел, смущался, когда девушка разливала по тарелкам щи.

– Вот тебе и натура, – заметил как-то Матвей Казаков, – учись, рисуй ее.

Андрей пытался, только у него она не получалась похожей, что-то неуловимое ускользало. Куда подевалась его отчаянная лихость? Василиса звала его с собой в церковь, и еще раз, и еще. Андрей осмелел. Они гуляли в воскресные дни по лесу. Чтобы согреть Василису, он даже приобнимал ее за плечики. Она отводила руки и позволяла греть только холодные свои пальчики. Была строга и называла его по имени-отчеству: «Андрей Никифорович, не шалите, не больно это хорошо».

Нравились Андрею Василисины обеды-посиделки, когда возникали самые что ни на есть умные разговоры. Андрей старался быть значительным, серьезным, а девушка – как дуновение ветра. Но любила тоже и любомудрие (отец ее владел типографией).

Матвей Казаков появлялся утром, и они, уткнувшись в свои чертежи, сидели так до самой ночи. Порой на Андрея наваливалась такая усталость, что ляжет спать – и ни одна доска под ним не скрипнет, – сон мертвецкий!

Иногда во сне грезилась русая, с прямым пробором головка Василисы, портрет ее не получался. Сердцем своим, мечтами уносился он туда, куда не позволял разум и строгий уральский нрав. Обнимал ее во сне – держал в руках ее пальчики.

Как-то раз поведал Василисе о своей встрече с шаманкой. Она испугалась и сводила его в церковь к батюшке, а на обратном пути завела речь о святых и грешниках, о бестолковых язычниках и чистых православных людях.

– Андрей Никифорович, а вы в Бога веруете по-настоящему? – спросила.

– Слыхал я, что Бог – один, и в такого Бога я верую. Да только ведь все по-разному законы его исполняют… У нас в Усолье старообрядцы крестятся двумя перстами, и обряды у них другие. Бороды не бреют, строги, живут по уставу.

– А по уставу – это как? Значит, они не грешат? И вы, Андрей Никифорович, без грехов живете?

– А ты, Василисушка?

– Ой, да как же без греха-то? Намедни матушку ослушалась.

– Да это грех небольшой, совсем маленький, – Андрей нахмурился. – А вот бывают такие грехи, что страшно сказать.

– Поделись со мной – легче будет.

И Андрей теперь уже в подробностях рассказал ту странно-страшную историю сперва про генерала Бибикова, а потом про уральскую шаманку. Что было сие – он не ведает, но без лешего-бесова, знать, не обошлось…

– Большие грехи я тогда совершил, меня нечистая сила водила, не моя воля.

– Ну раз не твоя, значит, и грех не твой?! – Девушка рассмеялась, облегчив сердце «грешника».

А еще сказала:

– Знаешь, днями будет здесь, в нашем храме, архиепископ Платон, великого ума человек! Так можно к нему подойти, поведать все, покаяться – он отпустит тебе грехи. Я только раз слушала его проповедь, так веришь ли? – слезами умывалась… А если вы с Матвеем Федоровичем заработаетесь, так я тебе напомню, подскажу, в какой день идти. Хорошо бы на Благовещение.

Архиепископ Платон (Левшин) был наместником, позднее – настоятелем Троице-Сергиевой лавры. Он был высоко ценим, Екатерина II определила его проповедником и законоучителем своему сыну.

Андрей, побывав на исповеди у архиепископа, тоже проникся к нему благоговением, а тот полюбил мирный и уживчивый нрав молодого художника.

Все более милой становилась Андрею Василиса, смотреть на нее было для него радостью: глаза ясные, блестящие, хоть и строга, не позволяет лишнего. А может, сердце к нему не лежит?..

(Наступит время – и придет тот, кто заставит сильнее биться сердце Василисы, а сама она привяжется к девице, покорившей самого императора. Будет писать она эпистолы Андрею, из которых он узнает про «предмет ее амурный».)

Если бы не работа с Матвеем, потерял бы голову будущий архитектор.

…Однажды неподалеку от строящегося дворца произошло нечто необыкновенное, историческое. Вбежал паренек и возбужденно крикнул:

– Идите, глядите, везут по дороге Емельку Пугача!

Показалась окруженная солдатами и отрядом при двух пушках повозка на колесах. В ней стояла сколоченная из крепких досок клетка, а за решеткой – зверь-Пугач! Черный, взлохмаченный. Он держался за доски, не садился, а только качался из стороны в сторону.

Казалось, Пугач вот-вот раскачает клетку и вырвется на волю. Но уже знали тогда о приказе раздраженной императрицы: «Ежели вырвется сей злодей – головы всем не снести!» А кто в охране? Уж не Суворов ли там? Неужели не нашли для такого дела не столь великого полководца? Екатерина посылала для укрощения бунтовщиков генерала Бибикова, а теперь вот – самого Суворова?

Андрей вспомнил Бибикова и отвернулся от неприятного зрелища. Василиса со странным любопытством не спускала глаз с печальной телеги. Андрей покосился на девушку